Страна, в которой люди боятся и ненавидят друг друга, обречена.

История просто не даст нам еще десяток лет жевать сопли «стабилизации».
Если не прорыв, то обвал. В экономике: истощение и неэффективность нефтяных денег (рано или поздно, но раньше, чем многие думают).
В технологиях: дивайсы и гаджеты устареют, потом сломаются, новые купить будет не на что, страна начнет впадать в дикость, а оцифрованный народ возмутится.
В интеллектуальной сфере: остатки мозгов утекут туда, чтобы не размягчаться здесь от невостребованности и стыда за власть.
В политике: попытка удержать обвал будет реакционной. И бунт, осмысленный, но опять беспощадный: революции имеют отдачу и любят пожирать своих детей.

Страна, в которой люди боятся и ненавидят друг друга, обречена. Остается холодное национальное примирение до перехода конфликта в горячую фазу. Для начала в идеологии. Это далеко не все, но много. Если люди даже не выговаривают нужные слова, дела не будет тем более. Вот я все думаю: как это «лидер» дико цивилизованной страны, рвущейся в XXI век, даже через силу не может выдавить из себя слово «свобода»?

* * *

Возможно ли такое примирение? Хотя бы перемирие? Теоретически — да. Наука переговорных процессов учит: если стороны зашли в тупик, надо остановиться и начать с нуля на нейтральной полосе. Дискуссия по принципу «убийство драке не помеха» нуждается в смене предмета: проекты людей разъединяют — объединяют отрицания. Если нельзя договориться о том, чего мы хотим, надо говорить о том, чего не хочет никто. Максимы мировых религий — системы запретов; потому они и мировые.

* * *

Для начала: в современном, цивилизованном мире никто не хочет насилия — физического, политического, интеллектуального, духовного. Точнее, никто не хочет насилия над собой. Раньше можно было до конца своих дней насиловать других и умереть счастливым, не веря, что твою могилу заплюют. Но теперь время сжалось: расплата настигает при жизни. С упавшими «лидерами» поступают, как с насильниками на зоне. Некоторых и вовсе плохо кончают.

Если нет готовности, чтобы тебя опускали завтра, лучше не насиловать других сегодня. Не надо затыкать рты цензурой, деньгами, судами, использовать положение в личных интересах и для саморекламы, насиловать экономику неравноудаленными друзьями, а население и эфир — картинами мужественных развлечений и щедрости за чужой счет. Рано или поздно дисквалифицируют за неспортивное поведение, а оно всегда от слабости. Весь этот панический активизм — от страха. Историки знают: террор внушает ужас терроризируемым, но питает его ужас самих терроризирующих. Электорат чует этот страх, как собака — по запаху выделений. Не хватает только, чтобы кто-то красивый и горячий со стороны рявкнул: «Фас!» Бывшие почитатели, разочарованные или просто уставшие от несменяемости кумира, — страшные люди.

Современный мир не признает беззакония. В нем не принято управлять демократией, а тем более идейно заикаться об этом. Управление сувереном — абсурд и ересь. Использование государства в частных политических интересах, кормление властью одних партий и гонение других — конституционное преступление. Заявления на «Фронт» нельзя принимать на сайте премьера. Этот сайт сделан на деньги всех налогоплательщиков, а не только ВВП, ЕР и фронтовиков. Это мелочь, остальное много хуже. Вплоть до открытого подкупа электората в прямом эфире за счет федерального бюджета в особо крупных размерах.

Культ «лидерства» стирает границы между должностью и капиталом, финансовым и политическим. Можно свято верить в командную модернизацию и прелести авторитаризма, но тогда надо открыто идти на поправку в Конституцию: отныне суверенная власть в России принадлежит не народу, а свалившимся на голову нации неповторимым и незаменимым лидерам. Интересно будет почитать. Особенно юристам.

Разговоры о том, что и на Западе с демократией не все просто, — нахальная спекуляция. Проблемы есть, но суньтесь туда с нашими манерами и приемами продвижения себя в верховную власть, результат очевиден: сегодня же импичмент, завтра — суд и тюрьма.

Современность — это Свобода и Право. У нас их катастрофически не хватает, и в этом главный вызов модернизации. О свободе и несвободе можно спорить до одури… но лишь пока мы не считаем деньги. Никто не хочет бедности, в современном мире вещи и деньги делаются мозгами, а мозги бегут от несвободы, в которой они вянут. Контуры упадка уже видны. Когда газ все погонят из сланцев, а нефть из песков, наши запасы обесценятся в разы. И «энергетическая держава», выжившая за границу цвет нации и выжавшая оставшихся, пойдет по миру, в котором таких и без нас хватает.

Никто не хочет катаклизмов, тем более в России, которую история регулярно трясет, как японцев цунами. Но революции делают не столько революционеры (горячие головы всегда найдутся), сколько узколобые консерваторы, виновные в отставании. Сначала вялый царизм, потом геронтократия КПСС… Теперь еще один самовлюбленный застой. Роды «нового мира» тоже начинаются с обычной задержки — а заканчиваются агонией, усугубленной неправильными родовыми схватками.

* * *

Вообще говоря, модернизаторство и здоровый консерватизм дополняют друг друга, предостерегая, с одной стороны, от опасных отставаний, ведущих к революциям, а с другой — от изменений, скорость которых для общества избыточна. Но в реальной жизни все не так просто, как кажется, а гораздо проще. В каком положении находится страна: чего именно ей в данный момент не хватает — динамики или, наоборот, защиты от «перегрева» изменений? И чего хотят радетели модернизации или стабилизации для себя, какие интересы преследуют в жизни?

Консервативный пафос оправдан, когда изменения зашкаливают, но нелеп и вреден, если страна вязнет в отставании от мира, а власть — от эволюции общества. Но тогда вы, собственно, о чем: об устоях, ценностях и преемстве — или же о банальной консервации того положения в системе власти и собственности, которые вы теневыми манипуляциями себе присвоили?

Российский консерватизм сейчас страну не просто сдерживает — он тащит ее назад, в феодализм отношений, в архаику идей и морали. Латентно страна уже далеко в прошлом. Вся наша цифровая современность импортная, она разом кончится с доходами от нефти и газа. И вся эта социальная «стабильность» тоже импортная, она куплена на нефтяные деньги. «Подушка безопасности» надута из тех же источников, и, когда она сработает, результат удивит, хотя будет закономерным: все живы — но дальше никто никуда не едет.

В постиндустриальном мире новое, изменения и динамика — особые ценности, даже в сравнении с эпохой модерна. Консервативное начало признается, но только как защита от революционаризма, когда от скорости изменений укачивает до тошноты. Если же страна, наоборот, буксует, еще и сползая назад, апология консерватизма в итоге срабатывает на революцию, подрывая свои же основания: время, упущенное для эволюционного реформирования, само создает революционные ситуации.

В идеологии консерватизма часто есть и плохо скрываемый интерес. За уважением к прошлому прячут обычное охранительство — идеологию консервации существующего порядка. Речь ведут о «корнях», а на деле бетонируются оперативно сложившиеся отношения влияния, собственности и контроля. И в консервативной утопии ее апологеты всегда видят себя либо на троне, либо у его подножия, но никогда в толпе. Опусти их туда — и от консервативного духа не останется и следа. Такие первыми сколачивают партии переворотов и революций.

Когда страна в тупике, существующее положение приходится не закреплять, а кардинально менять. Сегодня, в обозначившейся развилке между идеологиями модернизации и консерватизма, выбирать приходится ценности изменений, причем глубоких, системных и форсированных. Прежде чем говорить о конкретном содержании стратегий и тактик, надо хотя бы признать сам факт этого вызова, его остроту и императивность, глубину падения в случае его игнорирования. Никто не ждет от наших консерваторов альтруизма и реальной заботы о стране, но еще можно призывать к остаткам разума и инстинкта самосохранения. Иначе завтра в стране уже нечего будет консервировать.

Александр Рубцов
руководитель Центра исследований идеологических процессов
Института философии РАН

19.06.2011