Ходорковский - Тюремные люди

Самый известный зэка страны Михаил Ходорковский согласился стать колумнистом The New Times. Тюрьма и зона — всегда были частью судьбы и истории многих наших сограждан. В 1990-е казалось, что фраза «От сумы да от тюрьмы не зарекайся» стала анахронизмом. Но за последние 12 лет она вновь вернулась в наш обиход, стала повседневной реальностью После стольких лет в тюрьме я далек от идеализации тех, с кем довелось встречаться. Однако у многих сидельцев есть принципы. Правильные с точки зрения общества или нет? По-разному. Но это именно принципы, за которые люди готовы страдать. И по-настоящему. Коля Как-то довелось мне провожать на свободу ничем не примечательного молодого человека Николая. Николай сидел по так называемой «народной статье» — за хранение наркотиков. Таких в тюрьмах почти половина. Было ясно, что он вернется, поскольку за свою недолгую 23-летнюю жизнь успел пять лет провести «за колючкой». Не собирался он отказываться от такой жизни и дальше. Хотя парень откровенно не глупый, но с детства впитавший ощущение своей отверженности, ненужности и привыкший бороться с ним в коллективе таких же отверженных. Проходит полгода, и я встречаю Колю снова, но уже с жутким шрамом на животе. — Коля, что случилось? — Да, опять прихватили с «химкой». И здесь Коля мнется, но все же рассказывает историю, которую потом подтвердили те, кто был очевидцем. Прихватив многократно сидевшего человека, оперативники решили списать на него «до кучи» еще какое-нибудь дело. Разговоры такого рода происходят часто и бывают достаточно откровенными: тебе, мол, добавят только два года, мы судью попросим, но ты возьми на себя какой-нибудь грабеж — и получишь свидание или зону на выбор. Обычно речь идет о вырванном из чьих-нибудь рук мобильнике. Коля, не долго думая, согласился. Но на опознание привели пожилую пенсионерку, у которой какой-то подлец выхватил сумочку с двумя тысячами рублей. Бабка, конечно, ничего не запомнила и легко «опознала» того, на кого ей указали оперативники. И здесь Коля вдруг уперся: «Я никогда старших не задевал, только ровесников. Отнимать последнее у старухи — нет, на это я не подписывался и не буду. Хоть убивайте!» Оперативники обалдели: «Коля, это по закону то же самое. И сумма та же, и срок. Чего ты упираешься? Мы же не можем все переигрывать из-за твоей блажи». — Нет, — говорит Коля. И его отправляют в камеру — «подумать», слегка избив «для порядка». Через короткое время он стучит в дверь, а когда открывается «кормушка» — туда вылетают кишки. Коля «вскрылся», причем по-настоящему. Настоящее харакири. Шрам толщиной в палец и в полживота длиной. Пока бежали врачи, камера пыталась затолкать выпавшие внутренности обратно… Спасли его чудом. Теперь он — инвалид, но не жалеет: «Если бы старухину сумку на меня «повесили», я бы так и так помер», — говорит Коля, имея в виду свое самоуважение, без которого жизни себе не мыслит. Я смотрю на этого многократно судимого человека и с горечью думаю о многих людях на свободе, которые ценят свою честь гораздо дешевле, а отнять пару тысяч у старика или старухи вообще особым грехом не считают. Пусть грабеж и прикрыт умными словами. Им не стыдно. И я невольно горжусь Колей. „ Часто становится буквально жутко от ощущения бездарно растрачиваемых человеческих жизней. Судеб, сломанных своими руками или бездушной Системой ” «Вот они» Как известно, тюрьма — место, где встречаются самые необычные люди. Множество типов и интереснейших человеческих судеб прошло перед глазами за эти годы. Часто становится буквально жутко от ощущения бездарно растрачиваемых человеческих жизней. Судеб, сломанных своими руками или бездушной Системой. Я попытаюсь рассказать о некоторых людях и ситуациях, несколько изменив детали и имена, с учетом жизненных обстоятельств героев. Однако существо характеров и ситуаций оставляю в том виде, в котором услышал и воспринял сам. Тюремная судьба свела меня с 30-летним парнем, находящимся под судом по обвинению в сбыте наркотиков. Сергей — наркоман «со стажем», хотя по нему это трудно заметить. Выглядит чуть моложе своих лет, очень подвижен, образован. Цыган по матери и русский по отцу, что создало очень интересную в культурном смысле ситуацию. Матери пришлось уйти из табора, и она работает врачом-рентгенологом в больнице. Парень говорит по-цыгански, знает традиции, общается с диаспорой, но сам себя к ней не относит. Употребляет наркотики давно (как большинство молодежи в его поселке), но имея привитую в семье медицинскую культуру и сильную волю, тщательно следит за чистотой «продукта», не забывает правильно питаться и регулярно «перекумаривается», то есть воздерживается от приема несколько недель — снижает требуемую дозу. Собственно, ко мне в камеру он попросился сам, чтобы очередной раз «перекумариться», поскольку остальная тюрьма этому, по его словам, «не способствует». Несколько дней ему было откровенно тяжело, потом отпустило, и он рассказал свою историю, похожую на десятки других: употреблял, покупал у одного дилера, милиция потребовала сдать поставщика, он отказался, его подставили, представив сбытчиком. Сейчас ездит в суд, дадут лет 8–12, хотя он ничего не продавал. Меченые деньги подсунули, наркотики вообще неизвестно откуда. Таких сказок я слышал море. Вежливо покивал, и на этом разговор закончился. Прошло несколько дней. Неожиданно Сергей приезжает из суда, явно в шоке. Оказывается, приводили свидетеля — того, кто его подставил. Свидетелю 50 лет. Его тоже арестовали по какому-то другому делу и обследовали в тюремной больничке. Обнаружили неизлечимое заболевание. Выйдя на трибуну, человек рассказал свою ситуацию. А потом заявляет — срок, мол, мой такой, что умру я в тюрьме. Умру скоро. Грехов на душе много, и еще один брать не желаю. Расскажу правду, пусть убивают, уже не боюсь. И потом 40 минут о том, как подставлял, как торговал наркотиками по поручению милиционеров, как отдавал им деньги, как убирали конкурентов и клиентов конкурентов. В зале скопилась публика из коридора. Все слушают в мертвой тишине эту жуткую исповедь. А человек показывает пальцем на сидящих там оперов и говорит — «вот они». Те встают и пытаются выйти. Судебный пристав их не пускает, «может, судья вас задержит». Судья останавливает заседание и очищает зал. Через несколько минут в камеру к Сергею заходит его адвокат и говорит — «зовет судья». — Что ты хочешь? — Понятно что, свободу. — Так не бывает, — говорит адвокат и выходит. Возвращается через час. — Тебе предлагают 6 лет. — Не пойдет. Адвокат уходит, возвращается совсем скоро. — Три года, больше года ты уже отсидел, уйдешь по УДО. — Согласен. — Ну что? — спрашиваю я у Сергея. — Три года, приговор завтра. Может быть, надо было стоять до конца? — Нет, Сергей, ты принял верное решение. Система по-другому не работает. «Завтра» были три года и заявление на УДО. Через неделю мы расстались. Он уверял, что вернется на свою работу — рабочего на железной дороге — и завяжет с наркотой. Я пожелал ему удачи. Такая Система. Такие люди. До Порога. На Пороге. Который всех нас когда-то ждет. Ходорковский Михаил ИК-7, Сегежа, Карелия

Евгению Павловичу Леонову — 85 лет

Евгению Павловичу Леонову — 85 лет Я позвонила Евгению Павловичу Леонову с просьбой об интервью, а он скучным голосом сказал: «…болею… уезжаю…» Я уже хотела попрощаться, но он спросил: «А какой направленности ваша газета?» Это был ноябрь 1993-го. Мы выходили всего полгода. В октябре расстреляли парламент. Страна раскололась: кто-то за Ельцина, кто-то за Руцкого с Хасбулатовым. А у нас была своя линия, как мы тогда говорили: «Не за тех и не за этих, а за нормальных людей». «Ой, это очень интересно! — воскликнул Леонов. И спросил: — А откуда вы взялись?» Я сказала: «Команда, ушедшая из «Комсомольской правды». «Так я о вас слышал, еще переживал, как же это вы совсем в никуда…» А когда узнал, что политические события в стране у нас обсуждают Винни-Пух и Пятачок, так возрадовался, что закричал: «Давайте встречаться! Срочно!» Первое, что сказал в интервью: «В искусство я вполз». Я рассмеялась, а он закивал головой: «Правда, правда! Слушайте, как это было. В школе играл в драмкружке. Но просто так. Был смешным, все хохотали. Однако актером вовсе не мечтал стать. Когда началась война, мне было четырнадцать. Я пошел работать на авиационный завод. Во время войны там вся моя семья работала: папа — инженером, мама — табельщицей, старший брат Николай — копировальщиком, а я — учеником токаря. Поступил в авиационный техникум и проучился там три года. Так вот: про искусство. В войну я, весь из себя такой рабочий пятнадцатилетний паренек, токаришка, попал во МХАТ и перед самой эвакуацией театра успел посмотреть «Три сестры». Это было необыкновенно здорово… Ты соединялся с ними, этими тремя сестрами, они тебе становились родными, ты хотел им помочь уехать из этого города, где они существовали, в другую, прекрасную жизнь, которая для них была связана с Москвой… Короче, в 1943 году я ухожу с третьего курса авиационного техникума и поступаю в Московскую театральную студию, на драматическое отделение. В комиссии сидят актриса Екатерина Михайловна Шереметева, Ростислав Данилович Захаров, Андрей Александрович Гончаров и еще человек двадцать пять. Я читаю Чехова, Зощенко… Гробовое молчание. Когда я то же самое читал в техникуме с эстрады — все хохотали. Шереметева, интеллигентнейшая женщина, осторожно спрашивает: «А еще что-нибудь у вас есть?» Я понял, что дела мои совсем плохи… Говорю: «Да так! Я тут для себя выучил один стишок». — «Стишок? Чей?» — переспросила Шереметева. «Блока». «У Блока стишков нет», — сказала она строго. Но прочитать позволила. На мне пиджак, перелицованный с плеч брата, нелепая очень фигура, я неуклюжий, маленький, такой же, как сейчас, только не лысый. Война еще идет, холодно, голодно, я прибежал с завода, от токарного станка, и мечтаю о театре, и читаю «В ресторане» Блока, и хочу в искусство, в искусство… Я побелел, интуитивно чувствую: тут такая любовь, в этом стихотворении, такая серьезная страсть, и я роковой мужчина, невыносимо красивый… «Я сидел в переполненном зале…» Вижу: комиссии за столом нет. Все попадали под стол. От смеха. Но меня уже не остановить. «…намеренно резко ты сказала: «И этот влюблен!» Я жизнь свою поставил в тот момент на карту. По меньшей мере — жизнь! Вдруг боковым взором обнаруживаю, что педагоги вылезают из-под стола, перестают смеяться и смотрят на меня очень внимательно и очень серьезно… Я закончил. Тишина была ответом. Приняли меня в студию по одному этому стихотворению. Освободив от всех экзаменов». И — смущенно: «Педагоги потом сказали мне, что так прочитать Блока мог только интересный и хороший человек». Улыбнулся: «Вот похвастался! Простите, пожалуйста». Мы сидим в закутке «Ленкома». За окном — противный мокрый снег. Евгений Павлович кашляет. Вдруг спрашивает: «А можно я прочту вам это стихотворение Блока все, целиком и полностью? Так, как я его читал тогда, в 1943-м?» Сначала я тоже от смеха сползаю со стула. А потом перестаю дышать. Все плейбои мира отдыхают. Передо мной — великий трагик, и ужас какой роковой мужчина, и что-то, что-то еще… Осознание своей силы и ограниченности, обреченности, относительности ощущений, чувств, слов, что ли? В театре понятное своей радостью возбуждение: дают зарплату. На маленьком журнальном столике перед Леоновым лежат несколько номеров нашей газеты. Это он сам попросил меня принести. Читает не отрываясь. А потом хватает (за руку, за полу пиджака) пробегающих мимо Захарова, Янковского, Абдулова и так горячо, так искренне, так трогательно говорит: «Подпишись на эту газету! Нет, ты только посмотри, что они тут пишут…» Ни игры, ни притворства, просто участие. И я сразу тогда подумала: если такие ангелы кидаются тебе навстречу и как-то изначально желают добра — значит, что-то должно получиться… В 1948 году Леонов пришел работать в Театр имени Станиславского. «Годы были глухие. «Все молчало на всех языках…» Закрывали театры. Фильмы снимали всего по два в год. Театр Станиславского выпускал вместо спектаклей почтовую бумагу. Как-то подходит ко мне главный режиссер и говорит: «Вас куда-то приглашали? Кажется, в Театр сатиры? Вы не хотели бы пойти туда поработать?» Даже сейчас обидно вспоминать. Конечно, тот режиссер не предполагал, что я стану приличным актером. Просто хотел меня выпихнуть… Какая-то во всем царила наглая беспомощность. Какое там об актерах думать, растить… Позже глаза всё отворачивал, тот режиссер. Он потом работал в Театре Маяковского. Актеры его не любили. Бесславную прожил жизнь. Может, Бог его за меня наказал». И помолчав: «А может, он и не помнил то зло, что мне нанес». А потом главным режиссером Театра имени Станиславского стал великий Михаил Михайлович Яншин. Сначала он тоже не давал Леонову никаких ролей. Но в 1954 году внезапно назначил на Лариосика в «Днях Турбиных». До этого Лариосика играл сам Яншин. Яншин никогда прилюдно не хвалил Леонова. Ровно наоборот. Беспощадно критиковал, ругал, иронизировал. Когда публика особенно неистовствовала, хохотала, кричала, радостно реагируя на Лариосика в исполнении Леонова, Яншин морщился: «Что вы из Лариосика оперетту сделали?» И как ни старался Леонов, Яншин одно повторял: «Всё ужасно, ужасно…» Но однажды при Леонове спрашивает Павла Маркова, знаменитого завлита Станиславского: «Ну что, Паша, Леонов? Как он?» А Марков отвечает: «Миша, он уже лучше тебя играет». Яншин такой довольный-довольный, улыбается, но тут же Леонову говорит: «И не подумай даже, что правда…» До самой своей смерти Яншин ругал Леонова, даже выступая по радио ругал. Но родственники Яншина и соседи по дому рассказывали, что Яншин им часто говорил: «Леонов — мой лучший ученик». Ни одного раза, даже мимоходом Евгений Павлович Леонов не назвал в нашем разговоре работу работой, или ремеслом, или профессией. Только: искусство. Но то, что он делал, это и было искусством, только искусством, лучшего слова и не подберешь. 29 января 1994 года вечером собирался в театр, уже надел джинсовый костюм, в котором играл Тевье-молочника в «Поминальной молитве». И упал в прихожей. Оторвался тромб. С 1943 по 1994 год — пятьдесят один год в искусстве. Семьдесят ролей в кино. Семнадцать мультфильмов. (Посреди серьезного разговора неожиданно признается, как в чем-то шкодливом: «Я очень люблю смотреть мультфильмы. Ну это понятно, да? Сам бывал Винни-Пухом».) Вроде бы много снимался. Но! В шестидесятые годы — восемнадцать фильмов, в семидесятые — двадцать шесть, в восьмидесятые — восемь, в девяностые — четыре… А в театре за всю жизнь — девять ролей! За двадцать лет в «Ленкоме» — всего четыре роли. Я ему что-то говорю, говорю восхищенное про то, какой он актер, и аж зажмурилась: сейчас прервет, отругает, достали, наверное, все комплиментами, открываю глаза, а он улыбается и простодушно спрашивает: «А вы всё это напишете? Правда? Ой, хорошо было бы… Может, Захаров прочтет и роль новую даст…» При всем своем очень щепетильно-взыскательном отношении к искусству — любые попытки пафоса пресекал. Может, кстати, именно из-за щепетильности. «Знаете, меня часто спрашивают о моей теме в искусстве. А я отвечаю: тема связана с моей мамой. Это она наградила меня лицом круглым и добрым». И через паузу уточняет: «Вернее, добродушным». Прежде чем спросить его об операции на сердце в Германии, долго извиняюсь: может быть, не хочется вспоминать, неприятно, но он доверительно говорит: «Да, конечно, расскажу всё, открыто, не таясь…» «На гастролях в Германии за четыре дня — пять спектаклей… Стало плохо. Повезли к врачу. Вышел из машины и упал. Выяснилось: меня схватил инфаркт, сильный, мощный, разорвалось что-то внутри сердца. Клиническая смерть… Подтащили к приборам, подключили. Работает вроде сердце. Сняли приборы. А у меня — второй инфаркт». Улыбнулся: «Но я все-таки не загнулся». И — дальше: «Разрезали грудь, разрезали ногу, вытащили вену, настригли, пришили… Сыну сказали: «Разговаривай с ним, зови его, услышит тебя — вернется…» Сын разговаривал, звал, все двадцать восемь дней, покуда я неизвестно где блуждал, — ну вот я и вернулся… Я мог бы сегодня уже не работать. А я работаю. Потому что мне это интересно — работать. Живу. Как и все. Может, только капельку получше». Деньги за очень дорогую операцию на сердце немецкие врачи категорически брать отказались. Сказали, что видели Леонова в фильме «Белорусский вокзал». «Неправильно, что для нас теперь и 9 Мая — уже не 9 Мая. Может, мы опомнимся, когда фронтовиков останется совсем мало? И тогда скажем им: «Ну, товарищи оставшиеся, вы теперь у нас штучные, мы вас любим…» Я считаю, что эти люди, фронтовики, сумели подняться на такую нравственную высоту… И они же нам оттуда сказали: «Люди! Мы умираем! Умерло нас очень много, но хоть вы работайте не вполруки и живите не вполсилы». Но и это-то мы не всегда делаем». В 1993-м, кажется, году один журналист сказал в телевизоре: «Ну кто такой Жириновский? Клоун, Леонов…» Евгений Павлович расстроился так, что чуть не умер. Не из-за того, что клоуном обозвали. А из-за того, что — в вульгарно-политическом смысле, а не в высоком. Он очень чистый, неиспорченный был человек. И к искусству, в том числе и комическому, относился с величайшей серьезностью. Комизм по определению условнее, чем трагизм, ребенок рождается плачущим, и его еще нужно научить улыбаться, и лучше Евгения Павловича Леонова тут не было учителя. А его учитель Андрей Александрович Гончаров так сказал: «Евгений Леонов был великим русским комиком. А знаете, что такое русский комик? Это обязательно, непременно — еще и трагик, в нем должна быть романтическая слеза, звучать интонация трагедии». Кстати, и собственно политикой Леонов очень даже интересовался. «В позапрошлом году (в 1991-м. — З.Е.) выписал кипу газет, и все читал, сопоставлял, не для того, чтобы заняться политикой, — просто хотелось найти истину. Но увидел: опять нам говорят похожие слова. Вроде бы немножко разные, но своей стертостью похожие на те, что были вчера. Мне лично кажется, что сама по себе политика — дело чистое. А вот насчет людей, которые ее делают, — тут надо разговаривать. Я же зрячий и вижу: всё крутится вокруг карьеры этих людей. Это так всё читается… Я просто актер. Но я всё это вижу. И лица депутатские, и уровень их разговоров…» Видел бы он депутатские лица теперешнего разлива и уровень их разговоров… Уходя из «Ленкома», обращаю внимание: на доске объявлений — вырезки из газет и журналов разных лет давности, почти обо всех актерах, а о Леонове — не нашла. После выхода номера мстительно вырезаю свое интервью, захватываю кнопочки — и в театр… А вахтерша, улыбаясь, говорит: «Вы — автор? А мы уже все прочитали… Саша Абдулов где-то вашу газету нарыл. Прибежал, как и вы, — с кнопочками, повесил…» Кто такие актеры? Люди, которые учат чужие тексты. И играют людей. А Леонов людей не играл. И человека не играл. Он играл то, что смотрит на человека. Внутренний пейзаж, горизонт, перспективу. Он и сам был этим внутренним пейзажем, горизонтом, перспективой. Он играл природу человеческую. Так художник вставляет в картину человеческую фигурку, чтобы масштаб всего подчеркнуть: и реки, и леса, и ландшафта. Леонов был масштабом человека-страны. Мы смотрели на него и понимали: быть свободным и духовным, быть человеком чести и идеала — это нормально и весело. Он подарил нам шестьдесят семь лет своей жизни, чтобы мы знали: гении бывают  только живыми. Зоя Ерошок обозреватель «Новой» 01.09.2011

Technorati Теги: люди

Коммерсант / Кучер - Кашин

Семь лет назад первого сентября школу №1 в
Беслане захватили боевики. В течение трех дней в нечеловеческих условиях
террористы удерживали в здании более 1100 заложников –– детей, их
родителей и сотрудников школы. В результате теракта погибли 335 человек,
из них 186 детей. О том, что изменилось с тех пор в нашей стране,
рассуждает политический обозреватель "Коммерсантъ FM" Станислав Кучер.

Интересно, а в школу №1 североосетинского
города Беслан президент Медведев тоже отправит какого-нибудь выжившего в
90-е миллиардера вести уроки на тему "История моего успеха"? Впрочем, я
не на свою поляну зашел — очередной продукт работы творческого ума
нашего президента в эфире "Коммерсантъ FM" сегодня комментирует мой
коллега Олег Кашин. Это — премьера его рубрики. Не пропустите!

Я же хочу напомнить о Беслане. Конечно, все
плохое должно оставаться в прошлом, жить надо сегодня, с оптимизмом
устремляя взгляд в завтра. Сам люблю сей подход, но он справедлив в том
случае, когда печальная страница истории прочитана, изучена, когда из
нее извлечены уроки и сделано все, чтобы этот опыт не повторился снова. В
противном случае народ рискует получить на новом витке истории такие же
трагедии.

Напомню, теракт в Беслане стал крупнейшим
преступлением против детей за всю новейшую историю мира. Расследование
обстоятельств захвата школы и штурма не завершено до сих пор. Приведу
цитату. Эти слова, произнесенные год назад, принадлежат одному из
лидеров комитета "Матери Беслана" Аннете Гадиевой: "Шесть лет мы говорим
одно и то же, но все остается в прежнем состоянии. Все факты, которые
были выявлены на судебном процессе по делу единственного выжившего
террориста Кулаева, все показания очевидцев следственными органами не
учитываются. Все наши ходатайства в основном отклоняются…"

Проблема в том, что до сих пор нет четких
ответов на вопросы: как и почему случилась эта трагедия. Версий
по-прежнему много. Есть люди, считающие, что страшный теракт был
спровоцирован борющимися за власть группировками в самой республике.
Есть те, кто уверен в том, что в таком количестве жертв виновато
командование операцией. Есть и такие, кто разделяет официальную версию:
во всем виноваты террористы, а штурм был проведен с блеском. О таких я,
правда, только читал, сам не встречал, даже среди военных.

Сегодня на сайте "Матерей Беслана" выходит
книга жителя этого города Валерия Карлова "Беслан. Семь лет спустя". В
ней автор буквально громит официальную версию и убедительно доказывает,
что взрывы и пожар в школе, приведшие к гибели как минимум половины
заложников, стали результатом обстрела из гранатометов, которыми были
вооружены спецназовцы. Валерий семь лет писал эту книгу, у него отец там
погиб, и еще пять родственников стали заложниками.

Повторяю:
всю правду о том, почему случилась трагедия, мы до сих пор не знаем.
Зато мы знаем о быстрых и очень конкретных политических последствиях
Беслана. Уже через несколько дней после трагедии президент Путин объявил
о реформе государственной власти с целью более эффективного
противодействия терроризму. Это реформа не коснулась ни МВД, ни ФСБ.
Главными "антитеррористическими" мерами стали отмена выборов
губернаторов и выборы в Госдуму только по партийным спискам. В это же
время с телеэкранов исчезли последние журналисты, позволявшие себе
критику власти в прямом эфире. Одновременно была создана Общественная
палата, формально — орган контроля граждан за государством, на деле —
ничего не решающая статусная площадка.



Как это ни страшно и цинично звучит, но
бесланская трагедия случилась семь лет назад весьма кстати, с точки
зрения интересов той самой политической верхушки, которая твердо
намерена продолжать управлять нашей страной еще как минимум семь лет.

Станислав Кучер

Дмитрий Медведев предложил миллиардерам
рассказывать школьникам о своем пути к жизненному успеху. Президент
отметил, что "история успеха", которую предполагается преподавать
школьникам при участии предпринимателей, может воплощаться не только в
деньгах. Комментирует обозреватель "Коммерсантъ FM" Олег Кашин.

Первое сентября, простая московская, или даже
не московская, школа. В класс входит мужчина, и начинает урок. Он
говорит: "Ребята, стать миллиардером очень просто", — и рассказывает о
себе: родился в Ленинграде, закончил институт физкультуры, занимался
дзюдо, был тренером Владимира Путина, и когда Путин стал президентом,
тренер стал крупнейшим подрядчиком "Газпрома" и теперь заслуженно
занимает 92 место в рейтинге миллиардеров Forbes. Школьники слушают,
записывают в тетрадочки. Потом на перемене обсуждают, каким спортом
стоит заняться, чтобы вот так же разбогатеть, как Аркадий Ротенберг.

В другой школе другой миллиардер
рассказывает, как пятнадцать лет назад построил дачу под Петербургом в
кооперативе "Озеро". Рядом была дача Владимира Путина, и когда Владимир
Путин стал президентом, его сосед стал медиамагнатом и теперь с
полуторамиллиардным состоянием находится на 65 строчке рейтинга
миллиардеров. Школьники записывают: чтобы добиться успеха, как Юрий
Ковальчук, нужно правильно построить дачу.

Наверное, я все-таки слегка передергиваю. Эти
миллиардеры — Ротенберг, Ковальчук, Геннадий Тимченко — все-таки не
вполне типичны для российского миллиардерского сообщества. Как не вполне
типична для него, скажем, Елена Батурина (77 место, $1,2 млрд). И
наверняка Дмитрий Медведев, призывая миллиардеров идти в школы и
рассказывать истории успеха, имел в виду не их — не жен мэров, не
тренеров по дзюдо и не соседей по даче. Скорее всего, призыв президента
был обращен к менее интегрированным во власть людям, которые
разбогатели, не будучи ни в родственных, ни в дружеских отношениях с
властью. И урок успеха в исполнении типичного российского миллиардера
звучал бы, наверное, так:

— Дорогие дети. В те времена, когда вы еще не
родились, в лихие девяностые, можно было создать бизнес с нуля, купить
за мешок ваучеров завод или шахту или, например, принять участие в
залоговом аукционе, обменяв свои шальные деньги на какой-нибудь
горно-обогатительный комбинат. Те времена давно прошли, ребята. Уже нет
ни залоговых аукционов, ни ваучеров, зато есть стабильность, сильное
государство и социальная ответственность.

На этих словах дети, конечно, вздохнут. "Не быть нам миллиардерами", — подумают они. Но миллиардер успокоит их, скажет:

Я стал миллиардером в лихие девяностые, пользуясь анархией, дырами в
законах и слабостью государства. Сейчас я собираюсь выйти в кэш и уехать
к своим замкам и яхтам. Мои активы, скорее всего, достанутся
государству, и это, в общем, и есть ваш шанс, дорогие дети. Рано или
поздно здесь обязательно все грохнется. Вы к этому времени как раз
подрастете, и кто-нибудь из вас при очередном переделе обязательно
станет миллиардером. Надо только верить в себя.



Олег Кашин