Владимир Цыбульский
Дарованное счастье

Что изменилось в России за последние пятнадцать лет, если восемь из десяти ее сыновей и дочерей на вопрос социологов вдруг взахлеб стали кричать, что счастливы?

Россия – страна счастливых людей. По опросу ВЦИОМ – 77% счастливчиков. Безоговорочно или с мелкими оговорками. Если принять эту цифру на веру и попробовать прожить с этим хотя бы сутки – почувствуешь себя глубоко несчастным. Даже если до этого жил не задумываясь и чувствовал себя в общем неплохо.

Каково это – проснуться в доме в обычном своем расположении духа: «Что ж так скверно все?» – и вспомнить, что почти 80% твоих соседей безусловно (или с незначительными поправками) счастливы. А потом выйти на улицу, где восемь из десяти идущих навстречу должны быть счастливы, и не встретить ни одного такого. Ехать в автобусе со счастливыми людьми, которые на самом деле хмуры, раздражены давкой, наступают друг другу на ноги… То же в метро, в автомобильной пробке, на работе… Прожить день среди людей, тщательно скрывающих от тебя (и себя) свое счастье. Почувствовать себя каким-то… изгоем. То есть рядом с тобой почти все счастливы. Один ты не только ничего подобного не чувствуешь, но даже разделить чужое счастье не можешь. Потому что, если спросишь восемь из десяти встреченных: «Вы счастливы?» – куда они тебя пошлют?

Счастье в традиционном русском понимании – везение, удача, которая от тебя совершенно не зависит и сваливается откуда-то с неба. Потеть ради него совсем не обязательно.

Никто на себя такое вот звание везунчика зря тянуть не станет. И прикидываться счастливым для того, чтобы быть «не хуже людей», тоже. Отсутствие русского счастья – скорее, норма. Оно вовсе не означает, что ты неудачник. Есть редкие счастливчики, которым все завидуют. А есть нормальные люди. Их большинство. И я с ними.

Что же изменилось в России, если восемь из десяти ее сыновей и дочерей вдруг на вопрос анкеты взахлеб стали кричать о своем счастье? Что случилось с дорогими россиянами? Неужели вот так запросто за какие-то пятнадцать лет в душах наших поселилась химера протестантской этики, согласно которой успех сопутствует тому, кто пашет с утра до вечера? И если ты несчастлив – значит, бездарь и лентяй. Это плод скороспелого рынка и сомнительной конкуренции, что в России быть неуспешным, лузером, вяло поджидающим, когда на него свалится это самое счастье, стало стыдно, и потому народ наперебой спешит заявить о том, как ему живется весело, вольготно на Руси?

Это реклама и глянец с гламуром так обработали наши сердца, что быть бедным и больным, несчастным и обиженным стало не сладко, а стыдно?

Это переводные психологические книжонки «Как стать успешным и богатым за двадцать четыре часа» и «Сорок способов повысить свою самооценку» сделали нас вдруг американцами, и теперь на вопрос «Ну как ты?» мы вместо тяжелого вздоха показываем все сорок четыре фарфоровых зуба неприятной белизны и отвечаем хором «Файн!»?

Хотелось бы. Но верится с трудом. Дело в том, что счастливы из этих почти восьмидесяти процентов самодеятельным счастьем лишь какие-то жалкие четыре процента. Это они улыбнулись белозубой улыбкой и сказали: «Файн!». Это у них все о'кей и «все идет по плану, есть возможности для самореализации, многого добился» и потому счастлив.

Счастье же большинства выглядит довольно убого. Зато правдиво. Наибольшей популярностью, например, пользовался ответ «Счастливы, потому, что все живы, здоровы, все есть».

Фигура старика Адамыча маячит за таким ответом. «У меня есть все что надо. – А что тебе надо? – То, что есть».

Среди «счасливых» есть те, кто радуется «что жив», что живы близкие и даже «есть квартира».

«Я в пивной сижу, словно лорд. И даже зубы есть у меня».

Что-то убогое и ущербное в предложенных и выбранных ответах на вопрос о счастье. Опрошенные точно жалуются и просят. Признавая себя счастливыми столь малыми крохами, тайно просят пришедших с опросами и анкетами, чтоб и такую малость у них не отбирали.

И если будут спрашивать «довольны ли? » – чтоб говорили: «Всем довольны, ваше благородие», а который будет недоволен…

Здесь нет ни выдумки, ни натяжки. Отрапортовав победно начальству, что «в России за последние десять лет доля счастливых россиян возросла на 17%», социологи для наглядности (или по рассеянности?) поместили рядом с нынешними цифры опроса 1998 года. Цифры, надо заметить, просто поразительные.

В «обществе дефолта 1998 года», с которым у нас так любят сравнивать нынешнее сытое «общество потребления», в России признавали себя счастливыми…шестьдесят процентов опрошенных. Шестьдесят! То есть более половины россиян в годы разрухи, распада, разграбления, обнищания, голода, мора и болезней чувствовали себя вполне счастливыми. Крохотным таким, скудным, незаметным и непонятным счастьем. Тем, что «все живы, здоровы и пока все есть». И еще живы родители. И, слава богу, есть квартира…

Казенное, дарованное государством счастье. Оно было, оказывается, и в лихие девяностые. Его было мало, но если жаловаться, думали ограбленные опрошенные, и его не станет.

Сейчас его стало побольше. И уж точно грех жаловаться. Тем более что если наложить опросы счастливых людей на их ответы о собственных страхах… Окажется, например, что «счастливые россияне» больше всего по-прежнему боятся потери родных и близких, болезней и смерти. Которые весьма реальны. Потому что отказывать себе в лечении из-за отсутствия денег, по результатам другого опроса, приходится… Да-да. Тем же самым восьмидесяти процентам.

Благодарные наши россияне. Дорожат свалившимся на них счастьем, хрупким, неверным и мимолетным, как сама их жизнь.