Ментовское государство как вид

Ментовское государство как вид
Неправительственный доклад
Вводные замечания
В России существует две хорошо известные точки зрения на патриотизм. Я считаю
себя патриотом России и стараюсь участвовать в ее спасении, хотя теперь уже не
уверен в том, что это удастся, по крайней мере, при моей жизни. Я думаю, что
патриотизм — это реализм и отказ от мифологизации, но в России такая точка зрения
нехарактерна. Я буду говорить о строе, сложившемся в России сегодня, как о строе, по
своему экономическому и правовому смыслу близкому к строю татаро-монгольской
орды или средневековой Московии. Мне неприятно сообщать это зарубежной
аудитории, поэтому я принял меры к тому, чтобы, написав этот доклад для вас,
опубликовать его сначала в России — так честнее, иначе это выглядело бы как клевета
за спиной. Здесь это вам кажется непринципиально, а в России из-за разных и сильно
конфликтующих друг с другом взглядов на патриотизм это очень принципиально.
Впрочем, в «Новой газете», где я постоянно работаю, я уже давно начал утверждать,
что реальный строй современной России — это диктатура мента. А что это за явление
— «мент», — я и собираюсь рассказать (пока просто запомните это слово, точного
перевода которому быть, конечно, не может).
Я бы хотел говорить о двух сферах российской действительности, в которых я
являюсь практикующим специалистом. Это, с одной стороны, перевернутая пирамида
судебных и следственных органов, с другой стороны — средства массовой
информации. Я ни в коем случае не политолог, но я немножко философ и писатель,
поэтому позволю себе отдельные исторические культурологические обобщения.
Но в первую очередь я все-таки журналист, пишущий в основном о судах и о праве.
Привычный для меня способ подачи информации — это истории, из которых затем
следуют какие-то выводы. (По образованию я юрист, защитил диссертацию в 1982
году, возненавидел юриспруденцию и в 1989 году перешел в журналистику.) Итак, я
буду рассказывать истории, которые я расследовал и описывал в газете, и в этом
смысле я лично несу ответственность за все факты, о которых я сообщаю. Эти факты
не были опровергнуты в судебном порядке, никто даже не попытался этого сделать,
хотя такая возможность у любого из должностных лиц в России имеется.
Курск — картинки
Курск — вполне средний российский город, центр Курской области, одна ночь
поездом от Москвы. Я привез слайд, на нем вы видите женщину с двумя детьми и с
человеческим черепом. Это Наталья Ефимова (фамилия вам ни о чем не говорит, но я
называю ее для подлинности), а череп принадлежит ее погибшему мужу Владимиру.
История его такова. 5 июля 2006 года он вышел во двор играть с соседями в домино.
Из двора его забрали для какой-то беседы в милицию, скорее всего, по навету соседа
— ранее Ефимов был свидетелем по уголовному делу его сына. После этого жена его
потеряла и нашла только через день в больнице, где он скончался у нее на руках, не
приходя в сознание, но со словами: «Не бейте меня». Наталье Ефимовой, которую вы
видите на слайде, объяснили, что муж упал с крыльца милиции в приступе эпилепсии,
которой он никогда не страдал, и проломил себе голову, причем кровоподтеки были с
разных сторон. Уголовное дело возбудить отказывались, но Ефимова все же добилась
эксгумации. Тогда ей вручили для экспертизы череп мужа: с этим черепом под
мышкой и с двумя детьми ее даже показывали по Первому каналу российского
телевидения в программе «Человек и закон».
Насколько я знаю, эта история так и не закончилась привлечением кого-либо к какой-
либо ответственности, потому что контролем за деятельностью милиции ведают те же
самые менты. Я этой историей специально не занимался, а узнал ее в целом пакете
аналогичных, сейчас расскажу как. Однажды в окрестностях города Курска менты
избили на дискотеке одного парня. Вообще-то это история достаточно обычная (я об
этом еще скажу ниже), но отец этого парня, который был доставлен в больницу с
сотрясением мозга, а затем, как обычно в таких случаях, сам же и обвинен в
нападении на милиционера (было возбуждено уголовное дело против него), оказался
крупным областным олигархом — владельцем сети супермаркетов в Курске и других
городах средней России. Он решил объявить ментам войну, разместил в собственной
газете, довольно тиражной в Курске, объявление: «Кого обидели менты в Курском
районе Курской области — приходите». Результат превзошел ожидания. Народ
пошел, истории посыпались одна другой страшнее: избиения, убийства, грабеж, пытки
и изнасилования в милиции. Чаще всего эти истории до суда не доходили (как в
случае с Ефимовым), но были и с приговорами.
Курский олигарх (его фамилия Грешилов) привлек к своей справедливой войне с
ментами «Новую газету», а так как его возможности были велики, он сумел достать
материал, который мы перепроверили и опубликовали, — о незаконных махинациях
начальника областного управления внутренних дел с недвижимостью. Все кончилось
тем, что начальник УВД остался на месте, а олигарху пришлось из Курска перевести
свой головной офис в другой город по соседству — это к вопросу о действенности в
России выступлений прессы, к которому мы еще вернемся.
География проблемы
Несколько раз мне пришлось участвовать в жюри журналистских конкурсов, в том
числе организуемых, пока у него еще были на это деньги, фондом «Открытая Россия»,
который учредил Ходорковский незадолго до того, как его посадили в тюрьму. Из
разных регионов, где еще продолжают работать честные и независимые журналисты
(кстати, это чаще всего женщины — видимо, они меньше боятся и ближе к сердцу
принимают ситуацию), на конкурс были присланы материалы, свидетельствующие о
повсеместном «ментовском беспределе» (на обоих терминах я более подробно, ибо
они того заслуживают, остановлюсь ниже). Из Иркутска прислали ставшую потом
известной во всем мире историю о том, как трое школьников повесились после беседы
с ними в милиции только из-за страха. Очень типичными были два вида таких
историй: 1) «Дискотека» и 2) «Нашелся __________настоящий». Первый вид историй,
присланных из разных мест, но как под копирку, — избиение ОМОНом (специальные
силовые части ментов) молодежи на дискотеках, чаще всего без видимых причин.
Наибольшую известность получила история в башкирском Благовещенске, позже еще
в молодежном лагере в Сочи, но это случаи не единственные. Второй вид историй —
о том, как после ареста, а иногда и долгого лишения свободы признавшегося под
пытками якобы преступника (в одном случае речь могла идти об убийстве, а в другом
— помнится — о краже коровы) находился, чаще всего в связи с раскрытием другого
преступления, настоящий преступник, и тогда первого отпускали (а если не находился
случайно, то и не отпускали, люди продолжают сидеть, и их истории вряд ли попадут
в прессу).
Картина, составленная на основе таких журналистских рассказов, а я имею в виду
только опубликованные и тщательно проверенные истории, фрагментарна (не во всех
регионах остались такие журналисты, и тем более готовые печатать это СМИ) и
довольно пестра. Но я настаиваю на том, что именно она и есть реальность того строя,
при котором живет не правительство России, а средний гражданин России и даже (а
может быть, и в большей степени) богатый бизнесмен. Этот политический, правовой и
экономический строй называется «диктатура мента».
Благодаря Грешилову из Курска (а такой Грешилов есть не везде), мы взяли там лишь
случайную пробу грунта. На самом деле, такая же картина будет везде, но с разной
степенью «зараженности» в количественном и качественном смысле. Вообще надо
сказать, что сегодня, переезжая из региона в регион, даже соседний, ты каждый раз
попадаешь как бы в другое государство, где действует разный политический режим. В
первую очередь этот режим описывается жестокостью здешних ментов. Это
складывается как-то исторически и зависит, видимо, в первую очередь от случайных
личностных факторов, от личности губернатора в первую очередь. Предполагаю, что
влияет и то, как в этом регионе действует суд, хотя последняя закономерность прямо
не прослеживается — все суды везде подмяты презумпцией правоты мента (ППМ), о
чем я буду говорить специально, и один из худших регионов в этом смысле —
Москва. Но все же можно составить некую карту ментовского беспредела —
например, Уфа — это просто средневековье, а соседняя Казань, где живут
родственные башкирам татары, резко отличается как раз тем, что здесь благодаря
активности правозащитных организаций суды довольно часто привлекают ментов к
ответственности. В этом смысле очень эффективно действует Нижегородский комитет
против пыток — правозащитная организация, которая выиграла уже несколько дел,
связанных с пытками в Нижнем Новгороде и в других городах России, в Европейском
суде по правам человека в Страсбурге. За это активистам этой правозащитной
организации и достается от ментов, их все время обвиняют чуть ли не в измене родине
(что вообще характерно для неправительственных организаций в России). Приятно
поразил меня Томск, где единичная история убийства бизнесмена в милиции всерьез
всколыхнула город, тогда как в соседнем Омске она, скорее всего, прошла бы
незамеченной: здесь к этому привыкли. Омск, куда мы вскоре с вами отправимся,
характерен тем, что «ментовской беспредел» здесь выстроен в четкую иерархию, а не
так стихиен, как в большинстве других регионов, но от этого не менее, а более жесток.
Разумеется, эта картина сильно отличается от того, что показывает телевидение (оно,
впрочем, в России уже не показывает ничего, кроме политического официоза или
каких-то случайных, ничего не характеризующих сюжетов в новостях, а также самых
пошлых развлекательных передач). Судебная статистика и показатели работы так
называемых правоохранительных органов (МВД) так же далеки от этой реальной
картины, как официальные законы далеки от теневых «понятий» — об этом я еще
буду говорить, это просто разные вещи. Более сложные специальные исследования, в
том числе и по открытым данным, конечно, подтвердили бы эту картину. Если бы я
был ученым, я бы покопался и подкрепил свое видение этого строя цифрами. Но я
потому и перестал быть ученым, а стал журналистом, что ненавижу лазить по
справочникам за цифрами и цитатами, а рассказываю все прямо из головы, в которой
есть много того, что называется личным опытом. Но все же я вспомню сейчас теорию
права, которую любил, когда был кандидатом юридических наук.
Концептуальные подходы
и неадекватность формального права
Прежде всего надо задать концепцию или парадигму, в которой я буду делиться
своими мыслями, и я снова сделаю это по-журналистски, на примере. Однажды в
«лихие девяностые» (вот одно из понятий, которое нам предстоит рассмотреть ближе)
один преступный авторитет (понятие — !) попросил меня прочесть рукопись его
книги-автобиографии. В ней тщательно, хотя и однообразно, описывалось, как, с кем,
в каких тюрьмах и камерах он сидел и что там происходило. Главный вывод из этого
жизненного опыта состоял в том, что в камере наиболее авторитетным (этот авторитет
распространяется затем и в соответствующем — и очень большом и влиятельном —
сообществе на воле) становится не самый жестокий и даже не самый сильный или
умный. Решающим качеством «авторитета» становится умение улаживать конфликты
по понятиям, то есть по обычному праву, которое все время складывается в тюрьме (и
распространяется затем на волю). По мере этого увлекательного чтения мне все время
казалось, что где-то что-то похожее я уже читал. Наконец, я понял, что это
напоминает мне Томаса Гоббса: появление власти, и в первую очередь суда, в виде
альтернативы «войне всех против всех» (в соответствующих понятиях по-русски это
теперь называется «беспредел» — важный термин, я его потом интерпретирую).
То, что уже при втором сроке президента Путина его пропагандисты стали называть
«лихими девяностыми», противопоставляя их путинской «стабильности», можно
охарактеризовать как такое состояние российского общества (прежде всего его
активной и связанной с бизнесом части), в котором «война всех против всех»
постепенно вступала в фазу создания «понятий», близких по их общепринятости к
обычному праву, и выдвижения «авторитетов» из тех, кто лучше других умел их
трактовать. И если рассматривать общество в динамике, то эти фигуры в обществе,
чаще связанные с преступным миром не прямо, а как-то опосредованно (постольку,
поскольку этот мир и общество в России очень тесно связаны друг с другом и с
бизнесом), не так уж однозначно одиозны, у них есть и положительная роль. Среди
«авторитетов», например, неизменно указывают на певца Иосифа Кобзона (по этой
причине ему, вероятно, и было отказано во въезде в США) или скульптора Зураба
Церетели, немало «авторитетов» и в органах государственной власти.
Напомню, что эти тезисы, наверное, достаточно рискованные в США, где еще жива и
актуальна память о чикагской мафии, я выдвигаю в парадигме Гоббса: война всех
против всех получает альтернативу в виде «понятий» и своеобразного «суда по
понятиям», что все же лучше. Но одновременно реально существует и воплощается в
нормы закона и другая, западная парадигма права, создаваемого законодателем, то
есть государством. Возникают две системы норм, иногда совпадающие, а чаще все же
конфликтующие друг с другом. Это раздвоение для России вообще традиционно,
именно оно лежит в основе споров западников и славянофилов, которые
продолжались весь XIX век, возобновились после перестройки, хотя теперь в иных
терминах и, к сожалению, в иных, менее дружественных и цивилизованных формах.
Важно понимать, если мы хотим не просто прочитать книжку про судоустройство
Российской Федерации, а ориентироваться в ее реалиях, что эти две нормативные
системы и поддерживающие их структуры действуют (в классической форме
действовали в «лихие девяностые», пока не появился «фактор мента») параллельно и
равновелико. Иногда решения двух систем совпадают, иногда нет. В последнем
случае проблема решается чаще «по понятиям», а под найденное таким образом
решение подводится, если надо, и соответствующее решение «по закону».
В России принимается западного образца конституция и западного образца законы —
в соответствии со сложившейся со времен Петра традицией, но часто под влиянием
лоббирования частных интересов тех группировок, которые сами живут не по
законам, а «по понятиям». В России как бы (важнейшее в современном российском
лексиконе, едва ли переводимое «как бы»!) действуют суды, применяющие эти
законы, и в большинстве случаев, когда в дело не вмешиваются коррупционные или
коррупционно-политические факторы, суды даже адекватно применяют эти законы.
Но как только такой фактор появляется, то решение диктуется не формальными
законами, а именно им, а законы затем под него лишь подводятся, суд «придает
законную форму» решению, которое, на самом деле, принято «по понятиям».
Сейчас вы все уже вспоминаете хрестоматийное и всем вам известное «дело ЮКОСа»,
но я обращаю ваше внимание на то, что методологически нам о нем говорить пока
рано. Пока еще в нашей картине не появились «менты». Речь идет о двух системах,
сложившихся в период «лихих девяностых» до появления Путина и «ментов» в том
виде, который я здесь все время придаю этому слову. Эти системы и сейчас
продолжают действовать, но уже несколько иначе, мы к этому переходим.
«Ментовской беспредел».
Омская история как иллюстрация
В этом важнейшем и необходимом понятии оба термина «мент» и «беспредел»
происходят из так называемого блатного языка. Подчеркну для тех, кто знает русский
и пытается сейчас угадать значение этих терминов, что «мент» далеко не тождествен
милиционеру, а «беспредел» — беззаконию. Я уже говорил о связи российской
действительности с уголовным или полууголовным миром, она гораздо глубже даже
на ментальном уровне, чем принято думать на основании официальных текстов. Не
случайно даже Путин сознательно и удачно завоевывал популярность употреблением
именно таких жаргонизмов («мочить в сортире»), так же продолжает и Медведев,
которому это не идет («Перестаньте кошмарить бизнес»).
Проникновение так называемых блатных жаргонизмов в общеупотребительный язык
не случайно, иногда оно необходимо, когда здесь находятся такие понятия, которым в
официальном языке просто нет полноценной замены. Я, например, горжусь тем, что
слово «беспредел», чрезвычайно востребованное даже в политической лексике, ввел в
оборот я. Это было в 1988 году, когда я писал очерк о бунте в колонии под Ригой.
Слово «беспредел», которое я впервые услышал от заключенных, выражает ту меру
несправедливости, которая одновременно превосходит и официальный закон, и
блатные «понятия». Оказалось, что у этого важного термина нет аналогов, а в
российской действительности, которая складывалась и складывается на грани закона и
«понятий», такой термин совершенно необходим — он и закрепился. (Интересно, что
в заголовок очерка в журнале «Огонек» в 1988 году его вынес в то время редактор
отдела Валентин Юмашев, впоследствии ставший помощником и зятем Ельцина, его
роль в выборе Путина в качестве преемника Ельцина тоже была, вероятно, очень
велика. Но это к слову).
Теперь, чтобы перейти к понятию «мент», чередуя теоретические рассуждения с
примерами, я расскажу вам об истории, которой я занимался и материал о которой
опубликовал в газете непосредственно перед поездкой сюда. Место действия —
крупный рынок в городе Омске, здесь есть около сотни уличных ларьков, торгующих
всем, от колбасы до радиоприемников, за ними стоит трехэтажное торговое здание,
где идет та же самая, но более цивилизованная торговля. Рынок в российском городе
— очень показательное место как в смысле процессов создания обычного права, о чем
я говорил выше, так и в смысле появления здесь ментов.
Владелец и директор этого рынка — Владимир Ширшов, ему около 60, по первой
профессии он учитель физкультуры. Интересно, что еще при советской власти он
занимался под видом хобби бизнесом и сделал деньги на корме для аквариумных
рыбок (мотыле — это червячки, из которых потом вылупляются комары), наладив
поставку этого мотыля по рынкам всего СССР и даже в Польшу. Торговал он и на
рынках в Омске. Когда началась перестройка и бизнес в СССР начал развиваться в
первую очередь как торговля, Ширшов стал выдвигаться в лидеры. С одной стороны,
он сплотил вокруг себя спортсменов благодаря основной профессии и с ними
противостоял рэкетирам (характерна история «спортивных» группировок — не
столько преступных в собственном смысле слова, сколько живущих «по понятиям»).
В то же время он представлял складывающийся строй мелких коммерсантов в
отношениях с местными органами власти — доставал какие-то разрешения,
организовал новый рынок и так далее. С этой целью он примкнул к партии «Союз
правых сил», что вполне логично, несколько раз баллотировался в городской совет и
даже в Государственную думу, но при том, как устроена российская избирательная
система (это отдельная тема, я надеюсь, что слушателям она в общих чертах
известна), шансов у него не было.
В настоящее время Ширшов обвиняется в том, что 27 февраля прошлого года у въезда
на свою ярмарку он наехал (бампером) на сотрудника ГАИ (автоинспекции), который
пытался преградить ему дорогу, и повредил ему колено. В уголовном деле есть масса
несуразностей на уровне анекдотов, но я боюсь, что большинство из них пришлось бы
здесь слишком долго объяснять. Ну хотя бы бампер машины, на которой будто бы
ехал Ширшов, приходится выше колена. Главное другое — в этот день он проводил
встречи с избирателями на другом конце города, его алиби подтверждают 40 человек,
в том числе 30 случайных жителей, с которыми он ранее не был знаком. По всей
видимости, дело против Ширшова было возбуждено 27 апреля именно для того, чтобы
снять его с выборов 2 марта. То, что менты не взяли в расчет его встречи с
избирателями, график которых был составлен заранее, тоже характерно: они теряют
квалификацию из-за своей безраздельной власти и из-за фактического отсутствия
контроля со стороны суда.
Тут мы подошли к очень важному моменту: к очень слабой роли в России суда, по
крайней мере по уголовным делам. Задержимся на этом. В сегодняшних США дело
Ширшова не просто было бы однозначно решено судом присяжных в пользу
обвиняемого, но оно, как раз в силу этого, просто не могло бы возникнуть. Дело с
такими доказательствами может быть возбуждено только в расчете на отсутствие
суда, на то, что в России не суд стоит на вершине пирамиды правоприменительных
(репрессивных для уголовных дел) органов, а, напротив, на ее вершине стоит мент.
Проблема в том, что в сегодняшней России нет презумпции невиновности, вместо
нее сложилась ППМ: презумпция правоты мента (это термин, который я только что
ввел в своем материале из Омска, он очень важен). Один свидетель в погонах в глазах
любого судьи перевешивает 10 свидетелей без погон, те доказательства, которые
представляет обвинение, всегда считаются убедительными (хотя в таких условиях
часто фальсифицируются), и напротив, доказательства, о которых говорит защита,
просто игнорируются судьями. Это не на уровне закона (презумпция невиновности
даже закреплена в Конституции), но на уровне сформированного таким образом еще с
советских времен сознания судей. В том, что касается массы уголовных дел, суды
вовсе не подкуплены — это было бы слишком просто, но судьи сами себя подчинили
ППМ, и вся судебная система настроена таким образом, что она карает и исторгает из
себя тех судей, которые решаются от этого отступить (механизмы влияния на судей я
могу пояснить отдельно, это несколько иная тема).
Вернемся к истории Ширшова. Итак, дело было возбуждено 28 февраля 2008 года по
событию, якобы имевшему место 27 февраля, но Ширшов узнал об этом 21 марта,
когда на рынке прошел массированный обыск, первый раз его допросили 25 марта,
очную ставку с пострадавшим устроили 27 марта. Что такое обыск на рынке в
исполнении ментов? Это значит, что ищут неизвестно что, переворачивают все, в
больницу попала адвокат, которая пыталась перечить ментам, и несколько случайных
покупателей. Уносят всегда компьютеры, парализуя работу, иногда в них находят
пиратский (нелицензированный) софт — это основание для возбуждения уголовного
дела уже по статье о защите авторских прав, приговор значения не имеет. После
обыска и допроса Ширшову стало плохо, его увезли в одну больницу, за ним поехали
менты (это уже следователь, а не рядовые, проводившие обыск), запугали врачей, те
отправили в другую больницу, так Ширшов путешествовал по больницам Омска, пока
у него не случился инсульт и не отнялись ноги. Затем он, уже признанный глубоким
инвалидом (в августе) был объявлен следователем в розыск (в сентябре), хотя было
прекрасно известно, где он находится (дома или у сестры в Омске под подпиской о
невыезде). На основании этого решения о розыске (даже без санкции суда) 15 октября
весь рынок вместе с двумя сотнями покупателей и продавцов был на 9 часов оцеплен
силами милиции до 300 человек (посмотрите на эту фотографию: напомню, что ищут
больного, якобы поцарапавшего коленную чашечку сотруднику ГАИ, который сам
теперь может передвигаться только в инвалидной коляске). Среди продавцов и
случайных покупателей были избитые, их увозила «скорая». Когда Ширшова нашли,
его отвезли в изолятор, оттуда третья «скорая» после отказа врачей (а они сами
запуганы ментами) оказать медицинскую помощь на месте Ширшова все же отвезла в
больницу, где ему поставили диагноз: «кома». В больницу приехал следователь,
который пытался предъявить ему обвинение и составлял протокол, что Ширшов (в
коме) отказывается от подписи. Медсестра сумела тайком записать на мобильный
телефон вот эту сцену: мы опубликовали в газете в виде иллюстрации фотографию,
где видно, как почти мертвый человек в больнице прикован к койке наручниками.
Возникает вопрос: зачем это? Они ловят бен Ладена?
Чтобы закончить эту историю, скажу, что дело Ширшова не прекращено, но
приостановлено по состоянию его здоровья. Его до некоторой степени спасли слова
президента Медведева, который призвал «перестать кошмарить бизнес» (но слова
президента — ничто для неуправляемых ментов, здесь путинская «вертикаль» —
совершенный миф), а в большей степени то, что Ширшов при расколе «Союза правых
сил» вступил в «Правое дело» — партию в значительной мере фиктивную, но
подружившуюся с Кремлем, откуда, видимо, кто-то позвонил в Омск.
Генезис мента и его определение
Эта история иллюстрирует важные исторические процессы. Вернемся к рубежу 2000
года, когда параллельно существовали и уже начинали сближаться две системы:
формального права и теневых «понятий». Это и был путь классического либерализма,
хотя положение было не идеальным. До правового государства (rule of law) было еще
далеко, но вдали такая перспектива открывалась. Но тут новый президент Путин и
провозгласил «диктатуру закона». Это очень важная формула, если кто ее не забыл с
2000 года, хотя она содержала в себе противоречие, в контексте rule of law слово
«диктатура» вообще неуместно.
На самом деле Путин сделал ставку на силовиков, то есть на репрессивные структуры,
наделенные государственными полномочиями. В его понимании это были в первую
очередь офицеры ФСБ, с которыми он работал, но те скоро подтянули милицию,
прокуратуру, стали использовать пожарных, налоговые органы, подчинили себе суды
и так далее. Вот эта вся масса, или иначе орда, в которой отдельные лица (их имена,
фамилии, должности, служебная принадлежность) становятся скоро неразличимы для
того, на кого она нападает, — вот это и есть менты, как их сегодня понимает любой
русский человек. Очень быстро погоны ментов надели (в том числе и на генеральском
уровне) карьеристы и просто бандиты, сюда же переметнулись не самые талантливые
бизнесмены, которые раньше проигрывали конкурентам на рынке.
В сложный муравейник складывающейся экономики и права менты врезались, как
полено, совершенно переиначив все связи и сделав их неестественными. Они
получили свои преимущества искусственным путем извне, а не в силу ловкости или
умения, да им и незачем было придумывать что-то свое высокодоходное, так как они
используют как бы (!) государственную лицензию на самый выгодный вид «бизнеса»:
отнимать чужое. Это оказались не лучшие, а самые жадные и жестокие; из прежних
правоохранительных органов честные люди вскоре были практически вытеснены,
сегодня там людей, мотивированных чем-либо, кроме корысти, практически нет.
Менты создали разноуровневые механизмы сбора дани с населения. Наверху это,
конечно, «дело ЮКОСа» и множество подобных ему дел. Вакханалия рейдерства с
участием силовых структур только началась в «лихие девяностые», а в свои наиболее
яркие формы развернулась после 2000 года под флагом «диктатуры закона». На
уровне регионов примеров захвата предприятий множество. На самом нижнем уровне
рядовые милиционеры проверяют прописку, но не борются с нелегальной эмиграцией,
а просто собирают взятки у эмигрантов и беженцев. Если у вас угнали машину и вы
хотите, чтобы ее не просто объявили в розыск, а реально нашли, то вы должны
обещать ментам четверть ее стоимости. Возбуждение дела по краже вообще
нереально, если вы не дадите взятку. И наоборот: менты (следственный комитет и
прокуратура) создали «бизнес» в виде возбуждение уголовных дел против
бизнесменов или их детей исключительно ради получения взяток — таких примеров
много, хотя об этом никто не рассказывает для печати, если вопрос удалось уладить.
Лучший пример — российская автоинспекция. Кто ездил на машине в России, тот
знает, что ГАИ менее всего озабочена наведением порядка на дорогах и борьбой с
настоящими нарушителями, она даже торгует своего рода индульгенциями на
нарушения в виде специальных номеров. ГАИ занята практически исключительно
сбором взяток за настоящие и мнимые нарушения, за бесчисленные регистрации и
разрешения. Для этого лоббируются драконовские законы и наказания —
соответственно 1074 в\u1087 повышается и размер взяток. Так же ведут себя все, кто имеет право
что-то контролировать или лицензировать от имени государства: от пожарных до
органов по охране интеллектуальной собственности. Все эти обладатели полномочий
и удостоверений и как бы представители государства тоже — менты.
Чтобы понять, как это все сложилось в течение полутора — двух десятилетий, важно
подчеркнуть, в чем принципиальное отличие прежнего советского (или российского,
но вымирающего как тип) милиционера (прокурора, следователя, налогового
инспектора и т.д.) от мента. Это различие заключается в мотивации. Мент отличается
тем, что для него борьба с преступностью — в лучшем случае только побочная цель, а
в худшем — лишь прикрытие его деятельности по самообогащению. За этим сюда и
идут, а кто идет не за этим, те вскоре перерождаются или уходят, не выдерживая
царящих здесь нравов и культа насилия.
Чтобы не обижать людей, чего я делать на самом деле очень не люблю, скажу, что я
понимаю это явление под названием «менты», может быть, даже не как конкретных
людей, а как те мотивы корыстолюбия и культа насилия в конкретных людях, которые
15
склоняют их действовать так или этак. Может быть, общество и класс ментов в целом
как раз в меньшей степени поддаются лечению, нежели отдельный мент, который все
же не утрачивает при всех его пороках все качества человеческого существа. У него
есть жена и дети, у него есть школьные друзья, которых он по-человечески любит, у
него вдруг может обнаружиться в каких-то обстоятельствах и совесть, он способен,
как и любой человек, покуда он еще жив, на раскаяние.
Совесть совестью, это случай штучный, а вы спросите: а кто контролирует ментов,
есть ли такие структуры? Никто, и структур таких в России по большинству дел нет,
потому что они заполнены теми же самыми ментами. С медицинской точки зрения это
типичная картина рака: раковые клетки сначала были нормальными, потом с ними
что-то произошло, и они, вместо того чтобы работать на организм, начали работать
только на самих себя, поражая организм. И их все больше и больше. Важно
подчеркнуть: и к этой важнейшей с точки зрения не только законности, но и
экономики характеристике мы еще вернемся — что ментовское государство сильно
отличается от полицейского государства в обычном смысле этого термина. Отличие
прежде всего в том, что второе подразумевает строгое следование закону и
вертикальную дисциплину, тогда как в ментовском государстве закон на последнем
месте и никакой самостоятельной роли не играет, а как бы представители государства
фактически подчиняются только своим непосредственным ближайшим
руководителям, больше похожим на главарей воровских шаек. Это, наоборот, своего
рода анархия, основанная на праве силы, пресловутая путинская «вертикаль» для этой
орды ментов — не более чем прикрывающий их действительные цели миф.
А вот еще есть хорошее выражение, иногда употребляемое в российской прессе:
«оборотни в погонах». Думаю, что этот яркий образ был придуман еще сталинскими
пропагандистами, потом кочевал дальше, но вряд ли тем, кто его когда-то придумал,
могла прийти в голову нынешняя картина. А именно: если вы видите человека в
погонах в России, то это почти наверняка как раз «оборотень», здесь целые
министерства «оборотней», не исключая и военных, у которых легальные цели
16
подменены своекорыстными. Не будучи «оборотнем» и не приняв их нравы хотя бы в
какой-то степени, в этих министерствах работать просто нельзя.
К сожалению, все больше появляется и таким образом мотивированных судей, в
первую очередь в арбитражных судах, которые тесно связаны с разрешением бизнес-
конфликтов. Но все же судейское сообщество пока нельзя назвать ментовским, скорее
оно подмято презумпцией правоты мента, хотя в нем есть люди, болеющие за страну,
а не за свой карман, и это до сих пор оставляет некоторую надежду. Но пока в стране
господствует за редкими исключениями «басманное правосудие».
«Басманное правосудие»
и механизм избирательного правоприменения
Термин «басманное правосудие» тоже ввела в оборот «Новая газета», кажется, я тоже
как-то участвовал в его создании, сейчас он стал общеупотребительным — это
означает, что мы попали и назвали какое-то явление, для которого иного и более
точного термина до сих пор не было. Термин появился от названия Басманного
районного суда города Москвы — на территории этого района находилось важное
подразделение Генеральной прокуратуры, и здесь рассматривались многие важные
дела и вопросы, в частности, связанные с делом Ходорковского. Но популярность и
точность термина обусловлена тем, что для русского уха в слове «басманное» явно
звучит какая-то татарщина, азиатчина (вовсе не хочу обидеть современных татар, но
явление ментов само по себе ассоциируется с татаро-монгольской ордой, какой все
россияне знают по школьным учебникам истории).
Если принять новый термин «басманное правосудие» как уже вполне научное
понятие, то этот суд отличают, наряду с его зависимостью от органов власти и
политических влияний, две важнейшие характеристики или два механизма: это уже
упоминавшаяся презумпция правоты мента и механизм избирательного правосудия.
17
В знаменитом «деле химиков» органы по контролю за оборотом наркотиков
отправили в следственный изолятор молодую женщину — химика и предпринимателя
Яну Яковлеву (я с ней знаком) по обвинению в том, что она использует растворитель
при производстве, а с помощью него можно сделать наркотик. Не было никаких
доказательств, что она изготовляет наркотики, но «можно изготовить» — вспомните
ППМ, презумпцию правоты мента. На самом деле от ее фирмы просто вымогали
взятку. К счастью, это дело было прекращено под влиянием прессы, но это редкий
случай, чаще приходится откупаться или сидеть в тюрьме.
Важно понять, что в отсутствие суда, при уверенности обеих сторон (как ментов, так и
их жертв, обвиняемых), что суд примет решение в пользу обвинения в свете ППМ,
ментам чаще всего и не приходится доводить дело до суда, достаточно его возбудить
и отправить обвиняемого в следственный изолятор, то есть в тюрьму с далеко не
цивилизованными условиями. В российских тюрьмах просто ради «бизнеса» ментов
сидит огромное количество людей, или вовсе ни в чем не виновных (как по «делу
химиков» или по некоторым «шпионским делам»), а чаще виновным в том же, за что
можно посадить любого гражданина, занимающегося тем же самым. Мы переходим к
важнейшему для понимания диктатуры мента и ее судебной легализации механизму:
это избирательное правоприменение и избирательное «басманное» правосудие.
Для того чтобы ГАИ была сыта (а штаты ее раздуты до невозможности), надо просто
повесить знаки так, чтобы их нельзя было не нарушить, чтобы нарушали все. Для того
чтобы сыты были участковые милиционеры, надо так написать правила регистрации
(этот институт по старинке называется в России «пропиской», что более соответствует
его характеру) и так все организовать, чтобы выполнение этих правил стало
практически невозможным. Особенно важно создание такого режима всеобщего
нарушения, чтобы обложить данью бизнес: например, налоговое законодательство, по
свидетельству бизнесменов, устроено так, что его соблюдение и исключительно
«белая бухгалтерия» делают любой бизнес нерентабельным. Конечно, надо сделать и
поправку на то, что в России никогда не было принято исполнять законы из почтения
к ним и только ради них самих. Но все же налицо целая система, когда препятствия
18
для законного поведения граждан создаются и лоббируются, в том числе на уровне не
только инструкций, но и законов специально, ради бизнеса ментов.
Механизм избирательного правоприменения — это сердцевина экономического и
правового (в широком, охватывающем и антиправовой) строя сегодняшней России.
Он лежит как раз на пересечении, во-первых, неформальных понятий; во-вторых,
формального права. В-третьих, ключи от этого механизма находятся в руках у
появившейся и захватившей власть третьей силы — у ментов. Допустим, в 2002 году
Ходорковскому было сказано: «По понятиям ты должен с нами поделиться». Когда он
сказал «нет», в дело вступили менты, предъявившие ему, правда, задним числом,
обвинения в уклонении от налогов, то есть в преступлении, которое он, наверное,
совершил. Но совершил в такой же и, может быть, не в самой большой степени, как
это сделали все так называемые олигархи в России. Так законно или незаконно он
осужден? Вроде бы по закону. Но тогда не по закону на свободе все остальные.
Прокуратура в публичных дискуссиях использует как бы (!) законный аргумент:
против Ходорковского у нас хватило сил расследовать дело, а на других просто не
хватило сил. Это неправда. Сил хватило бы, их целая армия в прокуратуре, хотя и не
лучших следователей, другие просто дали взятки ментам или тем, кто выше ментов, и
продолжают их давать в той или иной форме, вот их и не трогают.
Дело Ходорковского — просто наиболее известный случай расхищения ментами
крупного бизнеса, в основе которого лежал принцип избирательного применения
закона. Чтобы пойти дальше, я расскажу о другом и редком случае, когда ментам это
сделать не удалось (я много об этом писал и очень хорошо это дело знаю). Бизнесмен
Игорь Поддубный сделал первые деньги на компьютерах, потом совершенно случайно
перешел в табачный бизнес. К концу девяностых годов он был одним из трех или
четырех оптовых дилеров в СНГ, с которым напрямую работали западные табачные
компании, в том числе американские. Дело против него было заказано (то есть была
дана взятка за его возбуждение) со стороны конкурентов по бизнесу, говорю об этом с
уверенностью, хорошо зная дело. Следствие предъявило Поддубному, в то время уже
19
миллионеру, и его заместителю обвинение по статьям «Контрабанда» и «Организация
преступного сообщества». Последнее обвинение (это было ошибкой ментов) дало
Поддубному право настаивать на суде присяжных. Первая коллегия собиралась
вынести оправдательный вердикт и была искусственным образом распущена (эта
история дала мне основу для романа, о котором я еще скажу); вторая коллегия
оправдала бизнесмена, но ее вердикт был отменен Верховным судом под формальным
предлогом; третья коллегия оправдала Поддубного окончательно — всего он
просидел до решения о его виновности судом шесть лет.
Во всех трех коллегиях основой оправдательных вердиктов стало понимание
присяжными недопустимости (несправедливости) избирательного применения закона.
Контрабанда, в которой обвинялся Поддубный, заключалась в неправильном (с
занижением цен, обходом таможенных пошлин) оформлении сигарет на таможне. В
каждой из коллегий находился хотя бы один, кто объяснял, что точно так же делали
все, так растаможивался и продолжает растаможиваться в России весь импорт:
сигарет, автомобилей, электроники, мобильных телефонов, американских куриных
окорочков, известных в России как «ножки Буша», — всего.
Суд присяжных так ответил на вопрос о соответствии праву избирательного
правоприменения. Профессиональный судья (любой) совершенно точно ответил бы
наоборот. Он объяснил бы свое формально законное, но очень спорное с точки зрения
права решение нормативистским подходом к Уголовному кодексу: раз формальный
состав есть — значит приговор должен быть обвинительным. Если это справедливый
судья, он постарался бы дать минимальное наказание, скорее всего, «по отбытому», то
есть срок соответствовал бы уже отсиженному. Но это лишь традиционная уловка, до
какой-то степени успокаивающая совесть судьи — на самом деле его решение
диктовалось бы ППМ и боязнью неприятностей, которые обязательно последуют,
если будет нарушена презумпция правоты мента.
На уровне почти автоматического судебного закрепления презумпция правоты мента
превращается в более глобальную ППП: презумпцию правоты правоприменителя.
20
У него в руках, и закон, и его применение, и судебный контроль за ним — перед
таким государством человек вообще беззащитен.
История Айгуль Махмутовой
для закрепления и углубления картины
Если я вас еще не замучил, расскажу последнюю и наиболее сложную для восприятия
западным человеком историю. Без всего предшествующего разговора вы бы ее вряд
ли восприняли, но это, наверное, лучшая иллюстрация того строя, при каком в
действительности живет Россия «внизу», каков он для массы ее обычных граждан.
Это дело Айгуль Махмутовой (вы видите ее на фото) в московском районе
Кузьминки, на расстоянии 10 — 15 километров от Кремля.
Сначала я опишу верхнюю часть айсберга с помощью юридических, легальных
терминов. 24-летняя Айгуль Махмутова, приезжая из Башкирии, главный редактор
газеты «Судьба Кузьминок» и владелица палатки на «ярмарке выходного дня»,
осуждена за попытку вымогательства у владельца другого ларька на этом же рынке
3,5 тысячи рублей (130 долларов в то время) и драку на 8 лет лишения свободы. Суд
шел в закрытом для прессы и публики режиме по той причине, что потерпевший
(хозяин ларька) — агент оперативника местного отделения милиции (не ЦРУ и даже
не ФСБ, таких «агентов» там через одного, по-русски это «стукач»).
Из этого короткого рассказа возникает, конечно, масса вопросов. 1) Почему такое
жесточайшее наказание? 2) Почему дело слушалось в закрытом режиме, если тот
факт, что потерпевший — мелкий агент — к составу преступления ничего не
добавил, и его рассекречивание — скорее должностное нарушение (преступление) со
стороны милиционера? 3) Кто такая на самом деле Айгуль Махмутова — главный
редактор муниципальной газеты в 22 года и одновременно владелец ларька?
21
Теперь погрузимся и начнем с последнего вопроса. Выясняется, что Айгуль —
человек из определенного клана в Кузьминках, ее шеф — некто Андрей Черняков,
хотя он, вероятнее всего, тоже чей-то вассал. Газета «Судьба Кузьминок» была
создана им под выборы в Государственную думу 2007 года, тогда Черняков выступал
как член правящей партии «Единая Россия». Создание газеты было партийным
заданием, но денег под газету не дали, дали кураторство над «ярмаркой выходного
дня», с которой он собирал поборы (не менее 40 ларьков х 130 долл. = минимум 10
тыс. долларов за два выходных), а также «социальный магазин» (там можно воровать
из бюджета) и ресторан для отмывки доходов. Конечно, из этих сумм он не только
издавал газету достаточно низкого качества, которую тем не менее получали и читали
все жители Кузьминок (ее бесплатно рассовывали в ящики), но и кому-то перечислял
деньги «наверх». В том числе Айгуль вела в газете кампанию (заказную — так это
называется в России) против строительства во дворах многоярусных гаражей. Эти
гаражи на самом деле совершенно незаконны, разрешительных документов для их
строительства не было, а стоимость места в гараже — 15 тыс. долларов, всего это
примерно 500 тыс. долларов нелегального дохода минус расходы на строительство и
взятки. Незаконные гаражи по сей день продолжают стоять и приносить кому-то
деньги, хотя все, что рассказала о них в принадлежащей Чернякову газете Айгуль
Махмутова, а затем в «Новой газете» повторили и мы, — чистая правда. Но борьба
идет не за правду и не за закон, а исключительно за деньги, как с одной стороны
конфликта, так и с другой. По этим мотивам Черняков переметнулся (перетащил
газету и весь свой клан) из «Единой России» в «Справедливую Россию», когда
казалось, что у нее есть шансы. В ответ у него стали отнимать ярмарку и магазин. В
войну включились менты. До драки на рынке, которая была, конечно, подстроена,
Айгуль как наиболее слабое звено в этом клане избили в милиции и попытались
изнасиловать, она оказалась в больнице.
Теперь будем анатомировать этот случай, чтобы понять строй в Кузьминках под
протекторатом московского мэра. Легальными терминами описывается только
верхушка айсберга, и то описывается неадекватно. Нижняя и, безусловно, основная
22
часть айсберга, не видя которой мы вообще тут ничего не понимаем, адекватно
описывается не терминами европейского права (в котором только и имеет смысл
слово «суд»), а скорее терминами татаро-монгольской орды или унаследовавшего ее
традиции Московского княжества. В этих терминах все становится понятно, даже
имитация выборов, которая здесь нужна для сбора и отмывания денег. Например —
торговцы на рынке (шире — все население, которое извлекает какую-то прибыль) —
это данники. Где-то есть высший хан (ханы), которых мы хорошо угадываем, но не
поймали за руку, поэтому не можем их называть. Ханы раздают «ярлыки» на
«кормления» в виде маленьких бизнесов — торговых палаток, сами посылают часть
дани наверх и получают ярлыки на средние бизнесы — незаконные гаражи.
Думаю, вам трудно будет найти аналогии в истории США, может быть, они есть в
римской истории, в средневековье, где господствовал инквизиционный процесс, то
есть тоже не было суда в современном понимании слова. В России вряд ли является
аналогом сталинщина, так как ее доминантой был политический террор, и сами
репрессивные органы тоже были подчинены ему и единому центру террора. В нашей
же картине менты обслуживают только самих себя и подчинены только себе.
С одной стороны, это скорее похоже на опричнину Ивана Грозного в том смысле, что
менты обеспечивают в государстве как бы (!) видимость некоего «порядка»,
присутствия «твердой руки», лояльность в обмен на право обогащаться, грабить
(насиловать и калечить, если это нравится отдельным ментам). Например, ОМОН
(специальное подразделение, в котором очень многие прошли через чеченскую войну)
регулярно используется для профилактического и совершенно неадекватного по
жесткости подавления уличных акций «несогласных» (см. фото). Но, кроме игры
молодыми мускулами, менты не получают от этого никакого удовольствия. В каких-
то случаях они вспоминают о том, что когда-то были людьми, и могут однажды
вернуться в этот статус, например, дальневосточный ОМОН отказался разгонять
демонстрацию против запрета праворульных (подержанных японских) машин, на
23
которых там ездят почти все, и пришлось везти самолетом специальные отборные
части карателей из Подмосковья.
С другой стороны, ментов цементирует, сплачивает в класс денежный интерес, а с
разгоняемых несогласных старушек или нацболов (молодежное оппозиционное
движение) взять им нечего: те совершенно нищие. Поэтому в таких акциях менты
предстают как вполне деидеологизированная, скорее механическая сила, они похожи
на роботов или, если искать аналогии не в фантастике, а в истории, на отряды
наемников — так в Оттоманской империи аналогичные отряды формировались только
из пленных. Но они замыкаются на неформальные связи, в том числе спаянные
общими акциями, на ближайших начальников — главарей, на самом деле менты не
более надежны для власти, чем наемники, и никакой «твердой руки» над ними нет.
Например, менты саботировали провозглашенную Государственной думой борьбу с
игорным бизнесом, так как для них это одна из важнейших кормушек. Они
практически не борются с фашистскими группировками скинхедов, так как это, с
одной стороны, опасно, а с другой — есть разрозненные сведения о связях отдельных
ментов с фашистами, что становится понятно, принимая во внимание общность
националистического «патриотизма».
Как и в случае с газетой «Единой России» «Судьба Кузьминок», главным редактором
которой якобы была Айгуль, здесь тоже всегда присутствует какое-то идеологическое
прикрытие в виде рассуждений о патриотизме и «государственности», про которую
никто не может сказать, что это такое. Наверное, апофеозом этого абсурда стало
распоряжение бывшего генерального прокурора России Владимира Устинова,
который в то время фактически стоял на самой вершине всей пирамиды ментов,
строить при прокуратурах и следственных отделах молельни — при том, что нам
известно о ментах объективно, субъективно многие из них совершенно искренне
считают себя православными, хотя вряд ли сумеют осмысленно процитировать
Евангелие, иначе им пришлось бы сразу строем шагать сдаваться в ад.
24
Благодаря «делу Айгуль» мы сумели увидеть один маленький участок поляны, на
самом деле она вся состоит из таких отношений: все владельцы ларьков, гаражей,
стоянок, магазинов, бензоколонок и т. д. собирают и через кого-то платят дань — мы
видим начало этого широчайшего потока, который уходит куда-то вверх. Термины
законодательства и права тут вообще ничего не описывают, неадекватны. Термин
«коррупция» тоже неадекватен, коррупция — это некое отклонение от нормы, а здесь
это сама фактически действующая норма. Нельзя назвать коррупцией то, что является
сутью и смыслом отношений. Это реальный строй, он тут всем совершенно понятен и
принят в том числе противниками (Черняковым и Айгуль), а суд, как и выборы, имеют
отношение скорее к виртуальному строю, просто это так называется, хотя они и
являются внешним способом легализации власти.
Простым и понятным для всех смыслом этого строя является наиболее эффективное
извлечение прибыли, а наиболее эффективное извлечение прибыли — это прямой
грабеж, воровство из бюджета и эксплуатация человеческих пороков (наркомания,
азартные игры, проституция и т.д.). В рамках ментовского строя эти способы
извлечения прибыли как бы законны. Существуют еще и некие писаные законы
(Налоговый кодекс, Уголовный кодекс, административные запреты), но они не
являются сутью строя, поэтому применяются только там и в том случае, когда это
выгодно «ханам» разных уровней. Внутри этой конструкции существуют и суд, и
милиция, и средства массовой информации. Поэтому и судья, и милиционер, и
журналист — «раздваиваются», все двуязыки, понимают обе системы отношений,
умеют говорить (в том числе в судебном приговоре, в протоколе, в газетной статье)
одно, а понимать и делать — совсем другое.
Закон и суд, жесткие меры уголовной репрессии (а с точки зрения закона тут все —
преступники) становятся просто одним из видов оружия наряду с уголовным
преступлением: на конкурента можно натравить как бандитов, так ментов — до 2000
года преобладал первый способ, постепенно его вытеснил как более эффективный
второй. Можно «заказать» бандитов через ментов, поскольку у любого, ведущего
25
серьезную оперативную работу мента есть тесные связи с преступным миром. По
выбору того, кто уполномочен выступать от лица закона (во многих случаях они так
или иначе купили свою должность и во всех случаях зависимы от тех, кто их
назначил, руководствуясь соображениями клана), закон можно в одних случаях
применять, а в других не применять. Например, любой предприниматель на рынке,
который мы описываем в случае с Айгуль, постоянно находится под угрозой, как
минимум, привлечения к ответственности за уклонение от налогов. Но такая законная
ответственность — лишь одна из большого арсенала угроз, где также существует и
противозаконное насилие, и в арсенале государственно-рыночных игроков они равны.
Менты как класс
Российские коммунисты при всем их лукавстве правы, называя существующий ныне
режим оккупационным, но они напрасно ассоциируют это с Ельциным, государство в
России стало таким в эпоху Путина. Эта эпоха характеризуется тем, что естественное
развитие и рождение, пусть в муках, правового государства по Гоббсу было прервано
насильственным абортом. Впрочем, у Гоббса, видимо, исходившего, как и я, из
личных наблюдений и опыта, тоже возникает с неизбежностью все пожирающий
Левиафан. Ментовское государство есть крайний случай Левиафана: если другие виды
государства, даже рабовладельческое, все же исходят из необходимости оставлять
какие-то ростки для будущего урожая, то менты подобны скорее саранче, у которой
просто нет понимания того, что придется вернуться назад на то же место. Менты
сжирают все под корень, отнимая последнее. Саранча погибает рано или поздно
именно от голода. Но ведь прежде нее уже погибли и все культурные всходы
(например, в данном случае презумпция невиновности, на создание и осознание
которой в европейском правосознании ушли многие века).
Как общественный класс менты не владеют никакой собственностью, кроме
государства как такового, им представляется, что приватизация его прерогатив
обеспечит им безбедное проживание в течение неопределенного времени. Что
26
касается сознания ментов и их собственной оценки ситуации, то рефлексия им не
свойственна. Вообще для объяснения менталитета этого класса я для себя прибегаю к
аналогии, почерпнутой у Тейяра де Шардена. Он говорит о двух путях развития
цивилизации. Вершиной одной ветви развития индивидуального разума стал человек,
а вершиной другого — пчелиный рой и муравейник. Отдельно взятый муравей ничего
не соображает, но муравейник как целое, замечает де Шарден, обладает разумом,
способным принимать решения. Также и менты — им редко свойственен высокий
личный интеллект, но как класс они вырабатывают некую коллективную линию
поведения, которая парализует действия их противников.
Между тем экономическая тупиковость и даже катастрофичность перспектив
ментовского государства очевидна: для производящих что-либо классов, чья
собственность ничем не обеспечивается, теряет смысл любая производительная
деятельность. Мне кажется, что это хорошо понимает Дмитрий Медведев, и не
случайно первые его движения были направлены на то, чтобы укрепить, прежде всего,
позиции суда, а также среднего и малого бизнеса и СМИ. Но его попытки
парализуются огромным и приватизировавшим все возможности государства классом
ментов. Никакие меры, противоречащие их фундаментальным интересам,
невозможны. Мне кажется, что Путин также напуган тем, что он создал, и это
подтверждается тем, что в качестве своего преемника он выбрал не Иванова,
представляющего клан ментов в широком смысле слова, а все же Медведева. Но он
остается заложником созданной им пресловутой «вертикали», которая вообще
неуправляема, во всяком случае, внизу, «в поле», а на уровне субъектов Федерации не
столько подчинена губернаторам, сколько подчинила их себе (обладая и реальной
силой, и оружием, и огромными резервами компрометирующих материалов на всех).
За фасадом Конституции, как бы парламентских и судебных институтов совершенно
иной реальный строй уже сложился, и простых решений, как их совместить, на самом
деле не существует. Например, что означало бы сегодня принятие законного (не
только по праву, но и по совести, «по понятиям») решения о реабилитации Айгуль
27
Махмутовой (которая сама по себе, кстати, наверное, совсем не подарок). Если быть
последовательным, то дальше надо признавать, что с незаконными гаражами, которые
в конечном счете и стали причиной лишения ее свободы, надо что-то делать. А их не
один и не два, и даже не два десятка в одной только Москве. Места в них купили, хотя
бы тоже на сворованные деньги, добросовестные приобретатели, у которых тоже
должны быть какие-то права как у собственников. Что делать? Законное решение тут,
по правде говоря, даже не просматривается.
Мои личные прогнозы ближайшего будущего России, поскольку я стараюсь трезво
оценивать ситуацию и не поддаваться эмоциям, неутешительны. Позиции права,
естественное развитие которого было пресечено, ослаблены; суды подавлены и в
значительной мере «приватизированы» ментами; правосознание, исторически и так
малоразвитое у жителей Российской империи и тем более СССР, представляет собой
столь запутанную картину, что не может направлять их действия в разумное русло.
Вместе с тем население в той части, в которой оно само не переметнулось к ментам,
подавлено их Левиафаном до крайности и уже не может дышать, поэтому конец
ментовского государства, исторически неизбежный, скорее всего, обретет, по
Пушкину, форму «бунта бессмысленного и беспощадного». Тем более что класс
ментов, действуя как вырабатывающий стратегии муравейник, душит все формы
массового просветительства, оставляя небольшие медийные площадки (вроде «Новой
газеты») только для нелюбимой массой населения интеллигенции.
О роли СМИ
Нарисованная картина чудовищна, но это реальность. Как в ней жить? Это зависит от
того, чем вы хотите заниматься в России. Если вы собираетесь заниматься бизнесом
или вести хозяйственную деятельность — вам придется действовать, главным
образом, по нормам сложившегося обычного права и раздавать взятки ментам всех
мастей: это подтвердит (в частном разговоре, разумеется) любой американец,
делавший такие попытки. Если вы намереваетесь заниматься политикой, то
28
полноценную возможность дает только «Единая Россия» — в целом она, конечно,
контролируется ментами, но есть какие-то незаполненные поля, на которых трибуна
предоставляется для демократических или либеральных высказываний (но не
действий). Членством в «Единой России» пользуются многие активные люди, не
примыкающие к ментам, которые разделяют идеи «вертикали» лишь на словах. Любая
иная политическая деятельность оказывается так или иначе маргинальной. Менты
вряд ли вполне осознанно, но по-муравьиному разумно преследуют все формы
гражданской активности, неправительственные организации истребляют с помощью
такого своего отряда, как налоговые органы. (Я мог бы описать историю разрушения
такой блистательной организации, как «Интерньюс» Мананы Асламазян, которая
ныне не по своей воле работает в Париже, но это заняло бы слишком много времени.)
Мирные демонстрации подавляются ОМОНом с неадекватной жесткостью.
Собственно, эти действия, как и необъяснимый, с человеческой точки зрения, отказ
помиловать беременную третьим ребенком Светлану Бахмину (кстати, не игравшую в
ЮКОСе никакой самостоятельной роли), нельзя назвать в собственном смысле
жестокими — это определение к муравейнику неприменимо, он просто коллективно
выработал такую стратегию давить все асфальтовым катком на всякий случай.
В то же время подавляющее большинство людей в России не занимаются ни
бизнесом, ни политикой, они ментам безразличны как объекты. В них, конечно,
рикошетом тоже попадают осколки, но говорить о каких-то массовых репрессиях
нельзя, и жить «не высовываясь» (это очень советское выражение) в России и сегодня,
в общем, можно. Вообще террор здесь в смысле своих целей не носит ни повального,
ни политического оттенка, как характер омоновских погромов на дискотеках — это
скорее «общая превенция», «чтобы боялись».
Особо остановлюсь на положении в сегодняшней России средств массовой
информации и журналистов. Если смотреть на информационное пространство в
целом, то его в сегодняшней России просто нет: каналы телевидения, из которых
черпает картину мира большинство жителей, никакой информации в собственном
29
смысле слова вообще не содержат, а лишь неумело поддерживают даже не мифы,
которых не умеют создать из-за отсутствия концепции, а некую кашу в голове у
россиян. В то же время есть относительно все-таки массовые «Эхо Москвы», «Новая
газета», а также вполне информационные, хотя и в собственном узком сегменте
аудитории, «Коммерсант» и «Ведомости». Почему менты так и не закрыли «Новую
газету», для нас самих, по правде говоря, остается загадкой. Нас используют, конечно,
время от времени для каких-то маневров между разными властными и финансовыми
группировками, но в целом наше существование в ментовской России
противоестественно, это то, что называется «чудо», а оно бывает везде.
Возможность быть в сегодняшней России журналистом, в общем, тождественна
возможности быть свободно мыслящим человеком, что, как известно, бывает даже в
тюрьме. Это, конечно, экономически очень невыгодно, но на то и свобода, что она не
всегда выбирает выгоду. Правда, в регионах, где чаще всего уже нет ничего подобного
«Новой газете», у остающихся там журналистов нет шансов широко публиковать свои
материалы, но есть быстро растущий интернет. В регионах много случаев, когда
менты преследуют журналистов с помощью уголовной репрессии и гражданского
суда, но для журналистов центральных изданий это нехарактерно. Я приехал сюда по
программе, одобренной Общественной палатой РФ, которая поддержала нашу идею
«Клуба присяжных». За месяц до поездки сюда меня без всякой инициативы с моей
стороны избрали одним из секретарей Союза журналистов России — организации не
то что не маргинальной, а вполне встроенной в систему, в целом лояльной к власти
(правда, ее недвижимость все время кто-то хочет отобрать, и тут, естественно,
используются менты). В Советской России никто не выпустил бы меня в США, никто
бы там не опубликовал этот доклад, а если бы я печатал то, что печатается в «Новой
газете» в «самиздате», то давно бы уже сидел в тюрьме. Этот аргумент, кстати,
используется «Единой Россией» и ее сторонниками как в частных разговорах, так и в
тех редких случаях, когда они вступают в публичные дискуссии: «Вот ты же на
свободе? Значит, у нас демократия!» Анну Политковскую, с которой мы несколько раз
обсуждали в редакционном буфете ее слишком добродушную собаку, тоже никто
30
всерьез не пытался репрессировать по суду, ее просто убили из-за угла, хотя, конечно,
не без участия ментов.
При этом мера реакции власти на наши публикации, в том числе самые громкие и
солидные в смысле доказательств, нулевая. В каждом номере «Новой газеты» есть
несколько процессуальных поводов для возбуждения уголовного дела против того или
иного чиновника, но делается это крайне редко, еще реже доводится до конца. Иногда,
если наша карта легла кому-то в колоду, какие-то решения принимаются, но именно
по этой причине, а не в порядке реакции на сигнал от гражданского общества, как это
должно быть при демократии. Можно сказать, что менты просто воспринимают наши
публикации, как досадные комариные укусы, с которыми, впрочем, можно мириться.
Каналы обратной связи ментовская власть игнорирует, они ей просто не нужны.
В этих условиях я мыслю роль журналиста как летописца (не знаю, есть ли такой
термин в английском), как историка, фиксирующего историю изнутри в самый момент
ее развертывания, что, кстати, чревато ошибками в оценках. Философски это очень
интересная и важная тема, но она для отдельного разговора.
Народ
____________А почему мы вообще тут разговариваем и делимся крамольными, с точки зрения
власти и ментов, мыслями, это что для нас, такой экстремальный вид спорта? Мы это
делаем просто потому, что разговаривать надо всегда. В России много людей. Есть
много очень приличных и умных людей среди судейского корпуса. Можно и нужно
обращаться и к ментам, хотя за это можно и получить от них по морде или сесть в
тюрьму. Но я хочу еще раз сказать то, что уже говорил: «менты» в моем понимании —
даже не конкретные люди, а те мотивы некоторых конкретных людей, которые их в
данный момент из людей превращают в ментов. Но у них же есть и вторая половина,
которая спит, но которая может проснуться и со мной пообщаться.
31
Теперь что касается вас, живущих в Америке, в недосягаемости от наших ментов, хотя
эта недосягаемость относительна — вспомним Лондон и Литвиненко. Эксперты
объясняли мне, что на Западе сейчас интерес к России угас — как бы (!) опустились
руки от безнадежности уже предпринятых попыток. Я приведу такую аналогию,
которую мне подсказал помогающий в организации этого выступления бывший
советский заключенный (15 лет пермских лагерей неизвестно за что) Михаил
Казачков. Для того чтобы остановить поезд, несущийся на скорости, надо приложить
огромную силу, и это чревато катастрофой. Но когда поезд подходит к стрелке, тут
достаточно небольшого, но точного усилия, чтобы он пошел в верном направлении.
Финансовый мировой кризис, совпавший с кризисом управления и идеологии в
России, заставил путинский паровоз замедлить ход, сейчас он перед выбором. Чем
черт не шутит — можно еще раз попробовать повернуть этот поезд в Европу, а не в
Азию, на самом деле в России всегда есть и то, и другое.
В заключение я хочу рассказать о том, почему я написал роман о присяжных и сейчас
инициировал программу «Клуб присяжных» (в рамках которой, а вовсе не ради того,
чтобы вы меня здесь послушали, мне была предложена эта поездка в США). Когда я
общался с первой распущенной коллегией присяжных по делу Поддубного
(напоминаю вам о деле этого табачного бизнесмена), то впервые услышал фразу,
которую затем слышал и от второй коллегии по этому делу, и от многих других
присяжных по другим процессам. Фраза такая: «Как это получилось, что в этой
безумной, агрессивной и безразличной к человеку стране по случайной выборке из
избирательных списков (по которым к тому же редко кто ходит голосовать) вдруг
собралось двенадцать людей, способных к разговору и разумному, справедливому,
гуманному и правовому совместному решению?»
Вот это и есть и ответ, и надежда. Об этом получился у меня роман, в котором среди
сорока примерно персонажей, может быть, один или два отрицательные, а остальные,
в общем, хорошие люди. В России полным-полно разумных, добрых, способных к
праву людей, их много и среди судей, все меньше среди ментов, но и там, как ни
32
странно, при каких-то условиях они вдруг тоже проявляются. Для того чтобы это
случилось, нужны гражданские институты и процедуры не митингового характера,
которых в России традиционно очень мало, и они подавляются. Но тут есть люди, и
пока есть люди, есть надежда. Хотя их, конечно, надо спасать каким-то способом, но
только не помимо их свободной воли.
Вообще при всем трезвом и мрачном по обстоятельствам реализме я в глубине души
оптимист. В самом глубоком слое я мыслю религиозным образом, историю вижу
эсхатологически и не допускаю ее неудачного завершения для человечества в целом.
У России тут своя роль, и она эту роль сыграла, даже если как империя она больше
никогда не возродится. А я и не думаю, что это единственный выход. Есть русская
литература, русская культура, родившая в том числе Петра Чаадаева, который первым
высказал такую мысль: может быть, роль России как раз в том, чтобы явить
остальному миру, как не надо делать.
Но я люблю свою страну, не надо ее казнить, надо ее лечить до самой последней
возможности. Сейчас от рака ментов. Надо инвестировать в людей. Инвестиции,
учитывая ситуацию «стрелки», могут быть не чрезмерными. Надо точно найти место,
куда должно быть направлено действие лекарства. На мой взгляд — это суд. Никакого
другого механизма против произвола, в том числе против ментовского беспредела как
крайнего случая этого произвола, человечество не придумало. Но адресатом для
поддержки и для разговора должна быть не некая «судебная система» и ни в коем
случае не ее материальная часть (потому что тогда все украдут менты), а сознание
людей, судей в первую очередь. Здесь есть и возможны реальные подвижки.
Шанс сделать мир лучше всегда есть, и даже если оказывается, что его и не было, это
все равно не причина для бездействия. Я стараюсь руководствоваться максимой,
которую прихожане покойного русского священника Александра Меня, зарубленного
топором в начале перестройки, приписывают ему: «Добро всегда побеждает, но на
длинной дистанции».__

Леонид Никитинский
обозреватель «Новой»,
секретарь Союза журналистов России,
старшина Гильдии судебных репортеров,
кандидат юридических наук