Настоящую правду о войне не надо искать в мемуарах маршалов — они и на пенсии не были свободны от въедливой самоцензуры, к тому же и в старости им было что терять. Не найти ее и у большинства историков, связанных по рукам и ногам требованиями политической конъюнктуры момента. Особенно в те времена, когда реальная политика заменяется трактовками и переписыванием прошлого.
Пожалуй, впервые правда о Великой Отечественной прозвучала в стихах поэтов фронтового поколения (см. статью о Борисе Слуцком «Советский Иов», стр. 22) и чуть позже в так называемой лейтенантской прозе.
А еще достоверные свидетельства о войне можно найти в воспоминаниях ветеранов. К сожалению, их с нами все меньше, всем за восемьдесят. Но многие сохранили ясный ум и твердую память. Будем их публиковать.
Сегодня мы открываем новую рубрику «Свидетельства фронтовика» материалом ветерана Великой Отечественной Петра Анисимовича Петрушина.
Ни одному народу не нужна война. Ее разжигают преступники, извлекающие своекорыстную выгоду из страданий, крови и гибели обманутых ими честных людей.
Сейчас мы все пристальнее вглядываемся в грандиозные битвы и события Великой Отечественной, стараясь глубже понять, почему столь катастрофичным было для нас лето 1941 года и столь чудовищно дорого заплатили мы за Победу. А понять это можно, ответив на вопрос: «Кто из руководителей противоборствующих сторон хотел войны?»
На первый взгляд вопрос слишком простой. Каждый ученик знает, что войска гитлеровской Германии напали на СССР, что Гитлер мечтал о мировом господстве, а потому именно он прежде всего и виноват в страданиях, выпавших на долю нашего поколения.
Это верно. А Сталин? Хотел ли войны он?
Ответить на этот вопрос взывает память о 27 миллионах погибших соотечественников.
Итак, хотел ли войны Сталин?..
…В тот воскресный день, 22 июня 1941 года, как и тысячи моих сверстников, я стоял в курсантском строю и, когда ораторы, поднявшись на трибуну, бесконечно говорили о ВЕРОЛОМНОМ, НЕОЖИДАННОМ, ВНЕЗАПНОМ нападении фашистской Германии на нашу страну, с ненавистью сжимал кулаки, готовый немедленно ринуться в бой.
Позже нам вешали на петлицы один или два «кубаря», в зависимости от успеваемости, выдавали новое обмундирование и отправляли на фронт. Тогда, помню, оркестры беспрерывно исполняли ставшую сразу знаменитой песню «Священная война».
Я шел под звуки этой песни в парадном строю по случаю нашего досрочного выпуска из артучилища, и волосы дыбом поднимались под моей фуражкой от сурового ритма музыки, мужественности и тревоги ее слов, твердости шага молодых командиров. Умереть в такой момент за Родину, за Сталина казалось счастьем.
«Наше дело правое!.. С нами Сталин!.. Враг будет разбит!.. Победа будет за нами!..» — грохотали громкоговорители. И мы верили, потому что слышали и знали только это.
На фронте я был до последнего дня войны. Отступал. Дрался на Курской дуге, на Украине, в Чехословакии, Польше, Венгрии. Несколько раз ранен, контужен, награжден орденами и медалями. Я верил в правоту дела, за которое сражался, и это придавало силы.
Убежден и сейчас: сражаться было надо!
И все-таки…
На всю жизнь запомнился конец февраля 1943-го. Недалеко от Курска мы, голодные, обессиленные непрерывными боями, должны были продолжать наступление. Позже из военных мемуаров я узнал, что красивые красные стрелы, направленные на Днепропетровск и Смоленск, были нанесены на карте Сталина. А мы, практически без боеприпасов, подставляя свои груди под пули врага, должны были наступать и таким образом обрекались на смерть. С пистолетом в руке я, командир артиллерийской батареи, не имевшей снарядов, стал в строй, чтобы принять участие в атаке.
Помню, командир стрелкового полка полковник Коломиец долго убеждал кого-то по телефону в бессмысленности нашей атаки, а потом встал и четко произнес:
— Есть выполнять приказ!.. — Он положил трубку, помолчал, посмотрел на часы и как-то отрешенно произнес: — Атака в шестнадцать ноль-ноль.
А когда наступили эти роковые шестнадцать ноль-ноль и взлетела сигнальная ракета, он закричал:
— За Родину!.. За Сталина!.. Вперед!.. Ура!.. — и первым выскочил из окопа. За ним последовали мы. Я бежал, увязая в снегу, падал, поднимался и снова бежал.
Наше жиденькое «ур-а-а!» заглушалось бешеным рыком немецких пулеметов и тявканьем их орудий, стоявших на позициях для стрельбы прямой наводкой. Было сумрачно. Струи трассирующих пуль, веером летевших нам навстречу, безжалостно и навсегда укладывали нас в снег.
Через несколько минут кто-то надрывно заорал: «Батя убит!..»
Крик этот заставил залечь в спасительный глубокий снег всех, кто еще был жив. Атака захлебнулась, унеся около полусотни жизней. И мы, заведомо посланные на смерть, своими телами, как пунктиром, обозначили часть линии, которая затем стала называться Курской дугой.
Вот тогда-то впервые я подумал: а зачем так бездумно убивать людей? Кому и для чего нужна была такая атака? Ведь нас просто посылали на расстрел. Кто посылал? Разумеется, тогда я не мог обвинить в этом Сталина. Но именно он приказывал продолжать наступление, чего бы оно ни стоило, хотя еще двумя месяцами раньше писал Рузвельту и Черчиллю о том, что мы выдохлись, что войска устали, оторваны от своих баз. Значит, знал, что нам и стрелять-то нечем, и все-таки требовал продолжения наступления, требовал нашей смерти.
А дальше все шло по инстанции. Приказ! Его не обсуждают, его выполняют. И гибнут.
Наша атака — лишь маленький частный эпизод, каких было, как теперь хорошо известно, безумно много на всех фронтах. Из-за одного слова Сталина без какой-либо необходимости гибли тысячи, сотни тысяч наших солдат.
Конечно, Сталин, как и любой другой человек, имел право на ошибки. Но их количество и систематичность говорят о том, что ему все сходило с рук. С него некому было спросить.
Сталин, как известно, не разрешил своевременно отвести наши войска, защищавшие Киев, хотя об этом его просили военные. И мы сразу потеряли несколько сот тысяч человек. На Изюм-Барвенковском направлении нашим войскам, прорвавшим оборону врага, надо было остановиться, так как глубина прорыва превышала сто километров, а ширина его едва достигала двадцати. Сталин приказал командующему фронтом продолжать наступление, обвинив его в трусости. А в результате мы потеряли сто восемьдесят тысяч воинов.
Подобных по размерам и катастрофичности примеров «мудрых сталинских указаний» было много. Но Сталин никогда не признавал ошибочности своих приказов. И это прежде всего потому, что для него было все равно — потерять тысячу или сто тысяч, миллион или десятки миллионов человеческих жизней. И даже чем больше, тем лучше, тем весомее выглядели его, Сталина, усилия по спасению Родины.
Но тогда я верил Сталину. И, может быть, это еще потому, что перед нами был сильный, надменный враг, нагло кричавший о своей избранности, презиравший все народы, населявшие СССР. И потому мы должны были драться до последнего: победить или умереть.
Сталин… Мы несли его имя по дорогам Родины и почти всей Европы. Оно заслоняло собой все и всех, было нашим знаменем… Но это чудовищно! Мы, не зная правды, молились тому, кто был нашим безжалостным, ненасытным Молохом.
Лишь трое из каждых ста, ушедших на войну ребят 1921—1924 гг. рождения, остались в живых. Но мы все-таки победили. Победили в Великой войне, которую называем Отечественной, в войне, которая началась неожиданно, внезапно.
Неожиданно? Внезапно?..
Так многие годы твердили нам. И мы верили. Но факты и документы говорят о другом.
Война была неожиданной для народа, внезапной для тех солдат, которые служили и умирали на западных рубежах нашей Родины, но не для Сталина.
Постепенно стало известно, что он получил много сообщений из различных источников: от государственных деятелей зарубежных стран, наших дипломатов, кадровых разведчиков и не только о готовящемся нападении Германии, но и о дате начала войны.
Так, генерал Голиков, возглавлявший тогда нашу разведку, еще 20 марта 1941 года сообщил руководству страны о готовящейся агрессии, о сосредоточении на наших западных границах 170 дивизий вермахта. Ориентировочно указывалась дата начала наступления немцев на СССР. Лично Сталину докладывал об этом же 15 мая 1941 года А.В. Василевский. Даже Берия в записке на имя Сталина 21 июня 1941-го писал: «…Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня дезой о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что «нападение» начнется завтра…
То же радировал генерал-майор Тупиков. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армии вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев…»
Но это не все. В справке, подготовленной 23 мая 1941 года на основе материалов Главного управления погранвойск, говорилось о том, что только на территории Восточной Пруссии и в оккупированной Польше уже было сосредоточено 70 пехотных, 8 моторизованных, 10 кавалерийских, 5 танковых дивизий, 3 авиасоединения, 65 артиллерийских и других спецчастей, что из Германии прибыли на пограничные станции железнодорожные служащие на должности начальников и дежурных станций, находящихся на… территории СССР, прибыли даже паровозы, могущие ехать по широкой колее.
Какие еще нужны были доказательства намерений Гитлера?
Ссылки на то, что немцы оправдывали сосредоточение войск необходимостью подготовки вторжения в Англию, несостоятельны. Те же паровозы для широкой колеи в Англии не нужны. Да и кто запрещал держать порох сухим, то есть быть готовыми к отражению агрессии, если даже и не было такой угрозы? А тут… Опасность с каждым днем растет, а в ответ: «Не стрелять, не поддаваться на провокации», то есть делать вид, что мы этого не замечаем. Почему?
Теперь-то мы знаем, что в последнюю мирную неделю каждый день у Сталина в кабинете заседали члены Политбюро, обсуждали обстановку на границе. Они выслушивали доводы военных, требовавших приведения войск в боевую готовность, и, как завороженные, не предпринимали никаких действий для того, чтобы предупредить народ и армию о грозящей опасности, потому что с этим медлил, а если точнее — этого не хотел Сталин, «великий стратег и кормчий, стоявший у руля истории».
Даже в самый последний момент, двадцать первого июня, когда дорога была каждая минута, когда директива о приведении войск в боевую готовность была принята, а медлить с ее рассылкой значило совершать преступление, Сталин потребовал изменения ее текста. Вот и появились в ней формулировки, допускавшие различное толкование, например: «…Не поддаваться ни на какие провокации, могущие вызывать крупные осложнения».
На подготовку нового текста, естественно, требовалось время, которого и не хватило, чтобы сообщить войскам о предстоящем вторжении. А когда директива все-таки была подписана, ее не продублировали по проводам. Почему? Знали же, что до начала вторжения остались считаные часы. А Сталину было известно, что самолеты на всех аэродромах были не рассредоточены. (Их рассредоточение по полевым аэродромам требовалось директивой.) Знал он и о том, что зенитные части собраны на учебу далеко от тех объектов, которые им предстояло защищать, знал, что войска на границе расквартированы в казармах и что после заявления ТАСС от 14 июня разрешены отпуска командирам, знал о том, что огневые позиции на границе не заняты. (Директивой предписывалось занять их.) Все знал Сталин, но ничего не сделал для предупреждения внезапности нападения. В войска не был передан даже сигнал «Тревога», хотя для этого были возможности.
Вот почему в первый же час войны наши войска, дезинформированные заявлением ТАСС (своим правительством), потеряли на аэродромах более тысячи самолетов, не успевших подняться в воздух, многие тысячи орудий, танков, машин, стоявших в парках и гаражах, многие десятки тысяч воинов, мирно спавших в казармах.
Но ведь всего этого могло и не быть, если бы войска были приведены в боевую готовность или хотя бы рассредоточены. Убеждают в этом действия наших моряков. Видимо, заподозрив в поведении Сталина что-то неладное, наркомвоенмор на свой страх и риск предупредил корабли на всех флотах и флотилиях о возможности агрессии и необходимости ее отражения. И хотя, как свидетельствуют записи в дневнике Геббельса («Огонек», № 33, 1991 г.), немцы и об этом знали, тем не менее наши моряки дали достойный отпор врагу, сбив значительное число воздушных пиратов, не понеся при этом заметных потерь. А могло быть так же, как в Перл-Харборе, где японская авиация, напав неожиданно, уничтожила огромную американскую морскую эскадру...
Напрашивается вопрос, почему же Сталин, хорошо зная, что война на пороге, не сделал упреждающего хода, который мог бы коренным образом изменить предвоенную обстановку?
Процитирую строки из рассказа генерал-лейтенанта Лукина, опубликованного в «Литературной газете» 25.09.1985 г.
«Примерно за месяц до начала войны, — пишет он, — я получил приказ Генштаба выехать в Москву с боевым расписанием войск <…>. Здесь мне сообщили, что армия должна поступить в распоряжение Киевского военного округа <…>. Вскоре я прибыл в Киев, и с командующим войсками округа генерал-полковником Кирпоносом мы откровенно поговорили по поводу обстановки на Западе. Вывод был один: война неизбежна. Генерал-полковник сказал, что ему следовало бы занять укрепленные районы, двинуть войска к границе и вернуть с полигонов свои части. В этом ему отказали, пытаясь убедить его, что никакой войны не будет».
Кто отказал? Кто пытался убедить? Командующий округом подчинялся Народному комиссару обороны и начальнику Генштаба, то есть Тимошенко и Жукову. Но они сами настаивали на приведении войск в боевую готовность. И как бы в противовес этому требованию 14.06.1941 г. было сделано Заявление ТАСС о том, что мир прочен, войны не будет, нам нечего бояться, а на провокации не следует отвечать.
Кому и для чего нужен был этот обман народа и армии? Кого вводили в заблуждение? Кто давал такие указания?
Ясно одно: без ведома Сталина такое заявление сделать было нельзя.
События тех трагических дней, сопоставление факторов и документов, связанных с началом войны, убеждают: «великий стратег» оттягивал приведение войск в боевую готовность умышленно, но не для того, чтобы не вызвать «больших осложнений», как он собственноручно написал в директиве, а для того, чтобы Гитлер, конечно, хорошо осведомленный о том, что наши войска в приграничных округах не готовы к боям, не струсил, как это было во время намечавшейся коалиции СССР, Англии и Франции, и не отменил вторжения.
Делал это Сталин потому, что хотел войны, а не потому, что просчитался, надеялся выиграть время или боялся Гитлера. Сталин был уверен в том, что мы сильнее, что мы победим. И на это были весьма веские основания: только с января 1939 года по 22 июня 1941-го года в войска Красной Армии поступило более 7000 танков (из них почти 2000 знаменитых Т-34), 17 745 самолетов, почти 30 000 орудий и более 50 000 минометов. Это значительно больше, чем было у немцев к началу вторжения.
Сталин это хорошо знал! И, следовательно, о боязни не могло быть речи. И выигрывать время нам тоже не надо было. Его мог выиграть только враг.
Умных командиров, принимавших меры предосторожности и выводивших войска из мест постоянной дислокации, наказывали за несанкционированные действия и… ждали вторжения.
Почему? Да потому, что начать войну Сталин не мог. Он не хотел выглядеть в глазах мировой общественности агрессором, как это было во время войны с Финляндией. К тому же это не укладывалось в рамки усиленно пропагандируемой у нас теории о справедливых и несправедливых войнах.
Иначе чем объяснить тот факт, что у нас к этому времени уже была призвана значительная часть резервистов, медицинский персонал, а многие заводы перешли на выпуск военной продукции. В Сибири и на Урале еще в мае погрузили в поезда пять механизированных армий. Воинам этих армий не разрешали отходить от вагонов, а в то же самое время на границе командиры получили отпуска. По всей стране, как обычно летом, войска находились в лагерях, на границе — в казармах. В далеком тылу практически повсеместно войска проводили боевые стрельбы, на границе не были заняты огневые позиции. Да и стрелять-то, как свидетельствует главный маршал артиллерии Воронов, многим частям было нечем, так как они не имели ни снарядов, ни даже винтовочных патронов. И что уж совсем ни с какой логикой не согласуется, будто на парад, сосредоточили боевую технику в определенных местах, причем, как правило, без боеприпасов, а танки и самолеты без необходимого количества горючего. Там они и были уничтожены первым же бомбовым ударом врага.
Ужасная по своим последствиям кажущаяся противоречивость поведения вершителя наших судеб в тот период на самом деле была его жестокой хитростью, маневром, направленным на развязывание войны.
Но Сталин тщательно скрывал это от народа, армии и даже от ближайшего окружения, так как считал, что в политике никому доверять нельзя. О его замыслах, судя по письму Берии от 21 июня 1941 г., не знали даже члены Политбюро. И делал он это потому, что своими действиями «великий стратег и вождь» давал врагу своеобразную фору за некоторые дипломатические и политические неудобства, связанные с нарушением пакта о ненападении. Иначе говоря, Сталин обрекал миллионы советских людей на гибель. Подтверждением тому могут служить и Заявление ТАСС от 14 июня 1941 года, которым открывалась зеленая улица для «внезапного, вероломного, неожиданного» нападения врага, и расстрел одного из главных свидетелей преступлений Сталина — генерала Павлова, многократно просившего разрешения занять укрепления вдоль границы и получившего 20 июня официальный ответ Генштаба о том, что его просьба доложена и отклонена. Наконец, слова самого Сталина, произнесенные им по радио 3 июля 1941 г. Объясняя наши поражения и, по его словам, «непродолжительный выигрыш врага», он говорил: «Фашистская Германия неожиданно и вероломно нарушила Пакт о ненападении, заключенный в 1939 году между ней и СССР, не считаясь с тем, что она будет признана всем миром страной нападающей».
Теперь-то хорошо известно, что он лгал, утверждая, что нарушение пакта было неожиданным. Но это не все. Сталин явно проговорился, высказывая сокровенное: Германию признают страной нападающей, а СССР, следовательно, обороняющимся, то есть ведущим СПРАВЕДЛИВУЮ войну. В ЭТОМ СУТЬ ДЕЛА!
В свою очередь Гитлер не мог не знать, что наши войска в приграничных округах не приведены в боевую готовность. Он надеялся на молниеносность действий своих войск, на бронированные кулаки танковых колонн и армады самолетов, которым, по его теории блицкрига, предписывалось в несколько дней разгромить наши войска на всей стратегической глубине, не дав им опомниться, развернуться для боев, ввести в сражение резервы.
Таким образом, Сталин и Гитлер, действуя каждый в соответствии со своей теорией, были уверены в победе. И война, которой, если бы народы знали правду, могло и не быть, началась. Она стала величайшим преступлением в истории человечества.
Гитлер недооценил нашей стойкости, Сталин — мощи ударов бронированных полчищ танков и авиации врага.
Из всего сказанного неизбежен вывод: война Сталину была нужна. И если это действительно так, то надо ответить на вопрос: зачем?
…Давайте вспомним события довоенного времени. Я сам, своими мальчишескими глазами, видел, как поздно осенью 1937 года на полустанке под Новосибирском три женщины, собравшие по нескольку пригоршней колосков, оставшихся гнить в совхозном поле, были арестованы. Затем их судили и дали по шесть лет тюрьмы «за расхищение социалистической собственности».
Массовые репрессии, подготовленные и развязанные Сталиным в предвоенные годы, не имеют себе равных. Они унесли многие миллионы человеческих жизней. Это был самый настоящий геноцид своего народа.
Тогда о размахе преступления мы могли лишь догадываться. Сталин, конечно, обо всем этом знал хорошо. И чтобы скрыть свои преступления, удержаться у власти да еще быть «великим учителем народов», надо было переключить внимание всех и вся на что-то другое, еще более впечатляющее. Он это хорошо понимал. Его уже не устраивала шумиха, раздуваемая до глобальных размеров, о полетах через полюс, ледовых эпопеях и всякого рода трудовых рекордах. Нужно было что-то действительно грандиозное, что сразу заслонило бы собой все вчерашнее. Война в этом смысле представлялась для него идеальным выходом из создавшегося положения, иначе говоря, была желанной.
Но и это не все. Сталин явно мечтал о славе великих полководцев. Будучи Генеральным секретарем ЦК, обладая всей полнотой власти, он возглавил Государственный комитет обороны, Народный комиссариат обороны, назначил себя Верховным Главнокомандующим. Он присвоил себе звание маршала, Героя Советского Союза, а затем и генералиссимуса. Видимо, потому, что такое звание носил самый выдающийся наш полководец Суворов. Война, следовательно, нужна была Сталину еще и для собственного прославления.
А за все это расплачивались кровью и жизнью миллионы людей.
Сталин и Гитлер — два сапога — пара. Но никто из них не был правым.
Петр Петрушин,
ветеран Великой Отечественной войны
П.А. Петрушин родился в 1922 году. В 1940-м пошел в армию, поступил в 1-е Томское артиллерийское училище. С 1942 года на фронте. Командовал батареей, дивизионом, был начальником штаба полка. Участвовал в битве на Курской дуге. Всю войну прошел в одном полку. Был ранен. Награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны I и II степени, медалью «За отвагу». Демобилизовался в 1946-м. Окончил филфак Харьковского университета. Преподавал. Работал радиожурналистом в Ставрополе. В настоящее время живет в Московской области, в Реутове, у дочки.
Комментариев нет:
Отправить комментарий