Виктор ШЕНДЕРОВИЧ: Я клоун, я шут гороховый

Шендерович. Культпросветработник. Рыцарь непечатного образа. Пишет, как сам говорит, «шендевры». 18.12.2012 Фото: Анна АРТЕМЬЕВА — «Новая» — Ты сочиняешь стихи, поэзия про Путина у тебя есть? — Есть, конечно. Я написал в 2000 году стишок в соавторстве с Лермонтовым Михаилом Юрьевичем, он звучит так: «Прощай, свободная Россия, наследственности не избыть, опять мундиры голубые нас учат Родину любить. И в день стошнит еще три раза, пока не выгонят взашей от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей». — То есть ты был уверен, что именно так и будет, еще в 2000 году? — Нет, меня не выгнали взашей, я здесь… — Тебя выгнали с телевидения. — По российским меркам это не называется взашей. Я, как Кот Бегемот с Поплавским, который говорил: «А я б, например, не выдал <паспорт> такому, как вы! Глянул бы только раз в лицо и моментально отказал бы!» Я когда глянул ему в лицо, мне стало нехорошо.  — Ты посмотрел ему в глаза 29 января 2001 года? — Да. Это была точка. Важно, конечно, личное впечатление. — Какие глаза у Путина? — Они у него оказались голубыми. Главное ощущение после этой встречи — физически было очень тяжело. Где-то после примерно пятой его лжи в глаза… Когда я заговорил про сидевшего в ту пору в заложниках Антона Титова, финдиректора «МОСТа». Поскольку Гусинский уехал, Малашенко уехал, а Титов не уехал, и ходил на допросы и давал показания, его арестовали. Он был заложником в чистом виде. Я с этого и начал. Я клоун, мне можно любые слова говорить. — Ты сам решил, что ты клоун? — Есть некоторые имиджевые вещи: Евгений Алексеевич Киселев — барин, основательный человек, серьезный, отец русской демократии, особа, приближенная к императору. А я — шут гороховый. Сижу нога на ногу, в свитерке… — А зачем ты вообще пошел туда? — Было чрезвычайно интересно. Про это Стругацкий написал Быкову недавно. Быков опубликовал свою переписку. Быков спрашивал: идти или нет на встречу писателей с Путиным? Он написал: «Идите, но твердо понимайте, что это для учебника истории, для мемуаров, для главы «Мои встречи с тираном». Это такой антропологический интерес. Кроме того, была, конечно, некоторая абсолютно иррациональная, но все-таки интеллигентская надежда, что ну я же смогу, я же умею слова составлять, я смогу что-то объяснить. И я объяснил, наверное, немножко перешел границы в этом смысле.  — Что-то резкое сказал? — Да. Мы сели, вот эта раскладка — кто как сидит. Поэтому это обращенное к Шевчуку: «Вы кто?» — это в чистом виде хамство. Потому что перед ним лежит раскладочка, и он говорил: «Светлана Иннокентьевна, Татьяна Ростиславовна, Виктор Анатольевич», сверяясь с раскладочкой. — А меня на встрече Совета по правам человека называл «Лена» и «Елена», без отчества. — Разводил, пытался войти в доверие. А там было все очень корректно, вежливо, слушает, кивает головой, улыбается, реагирует на цитаты. Все нормально, современный человек. Но при этом, когда я сказал, что мы пришли, так как у нас заложник, давайте выпустим заложника. «Виктор Анатольевич, что же вы хотите, чтобы мы вернули «телефонное право»?» — сказал он мне и поглядел на меня голубыми глазами. «Телефонное право» — это сказал человек, от которого только что на наших глазах вышли из кабинета Устинов, Кох, Добродеев… То есть мы понимали, что по понедельникам собирался штаб армии, тысяча человек работала на убийство телекомпании НТВ. Я сказал: «Да, я хочу, чтобы вы на пять минут вернули «телефонное право», прямо при нас позвонили Генеральному прокурору и спросили: а почему сидит человек?» Он так тонко улыбнулся. Юридически у него была беспроигрышная позиция. Каждый раз он разводил руками и говорил: «Ну, слушайте, я всего лишь президент», «спор хозяйствующих субъектов — вы хотите, чтобы я вмешивался?», «я же не могу». Крошка Цахес По голым королям хорошо изучать анатомию власти.  В. Шендерович — А что все-таки хорошего сделал Путин за эти 13 лет у власти? — Наверняка он что-то сделал. Только у Шекспира бывает воплощенное зло, и потом даже у воплощенного зла есть человеческие черты. Для меня лично? Меня лично он выгнал с телевидения и дал возможность вернуться к бумаге.  — Сделать «Крошку Цахеса» с лицом Путина твоя идея? — Нет, пожалуй, что нет. Мы сидели с режиссером Григорием Любомировым, перебирали классические сюжеты, и, по-моему, он вспомнил про Цахеса. Я очень жалею, что не успел сделать «Легенду о Големе». Пражская средневековая легенда про еврея, который изготовил себе Голема — огромное глиняное существо для уборки помещения, слугу и начертал у него на лбу знак послушания. И в какой-то момент это глиняное существо стерло у себя со лба знак послушания, и это дело кончилось плохо для создателя. Мне показалось, что история Березовский–Путин — это старая легенда о Големе, просто подходит как нельзя больше. — А если бы сейчас ты мог делать «Куклы», Путина ты бы с каким лицом сделал? — Прошло уже время «Кукол» для Путина. Потому что «Куклы» — это нечто веселое, это игра. Она может быть жесткой, но это игра. Про Путина надо уже давно собирать документы для процесса, и это уже другой жанр. Есть такая известная фраза итальянского поэта Адорно: «После Аушвица (Освенцима) невозможно писать стихи». Это, конечно, фигура речи, пишут стихи и после Аушвица великие. Но мысль понятна — неловко про розу и соловья, когда гора трупов. После Беслана продолжать выплясывать и бить степ… А «Куклы» — это степ, такое веселое, пускай немножечко обидное, но веселое, уже невозможно. Я бы поискал форму, интонацию, с которой сегодня уместно говорить на эту тему. — Ты понимал, что история с «Крошкой Цахесом» может закончиться так плачевно для телекомпании? — «Крошка Цахес» стал эмоциональной точкой. В знаменитой бумаге (условия сохранения телекомпании), которая была принесена после встречи с Волошиным, было три пункта: исчезновение первого лица из программы «Куклы», изменение информационной политики по Чечне и прекращение коррупционных расследований по «Мобитекс». Поэтому если бы телекомпания легла под Путина, говоря русским языком, то она бы осталась.  — Ты знал, что Путин очень ревностно относится к своему изображению? — Нет. Я могу сказать совершенно искренне, для меня «Крошка Цахес» был очередной программой. Я не представлял себе, что это будет воспринято как физиологический наезд. Я ростом чуть пониже Путина, и для меня эта тема не является обидной (рост В. Шендеровича — 165 см, рост В. Путина — 169 см. — Е.М.). — Ты хочешь сказать, что именно рост, а не лицо стал причиной гнева? — Нет. Ну, тут надо понимать специфику. Одно дело я пишу в сценарии — маленький Путин. Другое дело, когда босиком какой-то карлик бегает с лицом Путина, все ржут. Я недооценил визуальной силы образа, я недооценил эмоциональной силы воздействия, и я недооценил, конечно, степени личной закомплексованности этого человека, потому что нам немедленно передали из нескольких источников, что был приступ ярости. В его голове не существует свободной прессы, сатиры как инструмента. Хотя никаких границ мы не переходили. Если бы он увидел, что англичане делали с Мейджором и Тэтчер! Например, Мейджора засовывали обратно туда, откуда люди рождаются. Был цикл «Жизнь Мейджора», и когда появлялось лицо Мейджора, врач говорил: «А-а-а! Назад! Назад его!» И его пытались обратно запихнуть. Буквально. Речь шла о премьер-министре Великобритании. Ничего не случилось с программой. — А ты рискнул бы сделать такую программу о Путине? — Я бы не рискнул по вкусовым соображениям, потому что для меня это too much. Но ничего противозаконного с точки зрения взаимоотношений сатиры и власти в этом нет. Да, ты премьер-министр, да, ты первое лицо государства. Любая сатира оправданна, любая резкость. Уходи в частную жизнь, про тебя никто слова не скажет. Европейский суд стоит на стороне свободной прессы, подчеркивая, что сатира имеет право быть провокационной, провокативной. В этом смысле журналист абсолютно защищен, он имеет право на любую критику должностного лица. — После того как ты ушел с телевидения, были ли тебе какие-нибудь намеки, звонки из администрации президента, мол, Виктор Анатольевич, прекратите ругать, писать про нашего гаранта? — Нет-нет, у меня репутация… Эту репутацию не то чтобы я специально создавал, а в какой-то момент я услышал со стороны. Гусинский говорил Примакову, Черномырдину, когда ему звонили после программы «Куклы»: «Да я ничего не могу с ним сделать, он сумасшедший».  — Это очень легко так сформулировать и прикрываться этим. — Да, он прикрывал меня, он прикрывал телеканал. Вопрос сумасшествия, как известно, очень тонкий. Но я был рад такой формулировке. Меня не пугали по-настоящему По отрубленным ладоням судьбу не гадают.  В. Шендерович — Ты смелый человек? — Нет. Я думаю, что меня не пугали по-настоящему, я человек образованный. Я читал, например, «Колымские рассказы» Шаламова. И всякий читавший примеряет это на себя. Человек, который прочтя «Колымские рассказы», может сказать, что он бы это выдержал, — это человек с хорошим самомнением. — То есть ты бы не выдержал? — Я не знаю. Думаю, что нет. У всякого человека пленка цивилизации очень тонкая, это пара миллиметров на большой кипящей кастрюле. Вся эта пленка цивилизации сходит за несколько дней, если постараться. Человека сделать животным — это занятие на несколько дней. В легком варианте я это прошел в армии. Через три дня ты не хочешь ничего, кроме простых физиологических вещей: ты хочешь поесть, ты хочешь поспать, ты хочешь, чтобы было тепло, чтобы тебя не били, чтобы у тебя ничего не болело. И тебе не надо ничего больше, тебе не надо книг, и ты не страдаешь оттого, что не попал на концерт в консерваторию, что у тебя не издали рассказ. Ты перестаешь страдать на эти темы. И ты сдерживаешься с трудом, чтобы не упасть в ноги человеку, который даст тебе поспать и поесть. — То есть тебя можно сломать? — Любого человека можно сломать. Может быть, есть какие-то люди, с которыми в принципе это невозможно сделать. — А провокаций ты боишься? — Как у Жванецкого: «Не надо подсказывать им ответ». Этого было достаточно много в моей жизни — угроз физической расправы, мерзостей и вторжений в личную жизнь. Я в этом живу. Менялась густота. Иногда эти твари звонят раз в месяц, иногда пять раз в день. — Что говорят? — Да все то же — жидовская морда, мерзости сексуального характера. Репертуар небогатый. Не вылезать еврей не может Родина для еврея — место, где его впервые назвали жидом. В. Шендерович  — Кстати, одна твоя цитата: «Не вылезать еврей не может. Слишком много энергии». А скажи, пожалуйста, а просто по башке еврей не боится получить? — У меня есть рабочая гипотеза главной мысли — почему русский дурак может быть даже обаятельным, как Иванушка-дурачок, а еврей-дурак — это всегда катастрофа. Заключается эта гипотеза в том, что в среднерусском человеке талант и энергия для его реализации находятся более-менее в пропорции. Условно говоря, на одной стороне лестницы — академик Вернадский, писатель Булгаков, Лев Толстой, которым Бог дал и талант, и энергию для воплощения. А если он с другой стороны лестницы, то он выпил с утра и там же лег, где выпил, и у него нету претензий к миру. А драма народа, к которому я принадлежу, заключается в том, что каждый первый — Эйнштейн. Это как тренер сборной Бразилии по футболу сказал: «Очень трудно тренировать футбольную сборную в стране, где 50 млн человек знают, как это делать». То есть каждый бразилец, видимо, считает, что он знает, как надо тренировать сборную по футболу. В нации, которая названа богоизбранной, если ему не дано Божьего дара, то с огромной вероятностью в нем все равно живет энергия. Однажды пришел ко мне после концерта один человек и принес сборник стихов. Оказывается, он послал заявку в Книгу Гиннеса о том, что он автор наибольшего количества стихотворений про растения — он написал их 1500. Каждый день он узнает новое растение и пишет про него стихотворение. Я рискну сказать, что он с большой вероятностью еврей. В нем есть эта энергия. Да, он не Пастернак и не Мандельштам, но энергия для реализации у него есть. Фото: Анна АРТЕМЬЕВА — «Новая» Король для шута, шут для короля Красноречивей всего — кляп.  В. Шендерович — Ну хорошо, Путин — «Крошка Цахес», а себя бы ты какой куклой сделал? — Ну, конечно, клоун. Клоун, шут гороховый, как угодно назови. К шуту, который говорит резкую и обидную правду, полагается король, который способен это выслушать. А у нас короля-то и нет.  — Если бы у тебя была возможность, то сегодняшнего президента ты бы о чем спросил? — У меня нет никаких вопросов. Мне не о чем говорить с этим человеком.  — Ты не хочешь его спросить, когда он уйдет? — Нет, зачем. Мы же видим: к нему ходят разные люди, в том числе приличные. Не все со встречи выходят приличными... И многие из них даже задают какие-то вопросы. Но смысла в этом нет, потому что он всех использует, он подтирается всеми, кто к нему приходит. Когда мне звонил Дима Быков и узнавал мое мнение — ходить или не ходить, мой совет был — не ходить. И то, что Быков, как Архангельский, замечательный, хороший человек, спросит его про Ходорковского, это Быков поставит себе галочку, что он это спросил. Потому что узнают о том, что Быков спросил про Ходорковского, 115 человек из его фесйсбука, а в телевизоре картинка — деятели культуры пришли поздравить Владимира Владимировича с днем рождения. — Ничего не могу сказать о встрече Путина с писателями, но на встрече Путина с Советом по правам человека я говорила ему о важных для нашей профессии вопросах свободы информации и правах журналистов. — Лен, ты дура, ты дала себя использовать, извини. Потому что для миллионов людей в телевизоре картинка такая — деятели культуры на приеме у лидера нации. — Нет, это была встреча, не прием… — Это неважно. Встреча с лидером нации. Деятели культуры пришли к лидеру нации. — Нет, не к лидеру нации. — Как назвать — это не твое... Не ты сейчас монтируешь, не ты сидишь за монтажным столом. В этом твоя ошибка: тебе по-прежнему кажется, что ты сидишь за монтажным столом. Нет, ты — персонаж. За монтажным столом другие, и они склеят так, как им захочется. Моя оценка — это ошибка. Потому что польза — кусочек колбаски, который дадут, какое-то послабление, какое-то смягчение журналистам… — И тебе в том числе, поскольку ты тоже журналист, как ты сказал в начале беседы. — Да, но тем не менее эта подачка с лихвой уравновешивается для Путина его легитимизацией, в которой он чрезвычайно нуждается, особенно после мая этого года, потому что он-то точно знает, что он нелегитимен. Уж он-то точно знает, что его фамилия Лукашенко, уж он точно знает, что никаких выборов не было, что они были сфальсифицированы, что его легитимность находится ровно на уровне Лукашенко. И когда вокруг сидят Федотов, Масюк, Никитинский и еще 50 человек, из которых 20 приличные, — всё, вы видите, идет процесс, он прислушивается к интеллигенции. А потом он прислушается к мнению Уралвагонзавода. Но что поделать, он президент всей страны. Вы участвуете в разводке. Это моя позиция. Могу дать свидетельские показания, когда будет процесс, как он злоупотреблял должностью президента Российской Федерации. Но ни при каких других обстоятельствах встречаться с ним невозможно. Конкурс отвращения Политический труп разлагается с большим комфортом.  В. Шендерович — Твоя фраза: «Симпатию я испытываю к женщинам, старикам и детям. А к политикам испытываю различную степень отвращения». Кто в первой тройке? — Там большой конкурс. Это все персонажи программы «Время». Путин, да. Медведев, безусловно. Причем в смысле отвращения даже больше, чем Путин. Потому что Путин какой-то определенный, он такой вполне себе мелкий шекспировский бес. А к Медведеву «такую неприязнь испытываю, что кушать не могу», как говорил Мкртчян в знаменитом фильме. К Медведеву испытываю неприязнь гораздо большую, чем к Путину. — Потому что ничего не сделал? — Ну, какие чувства можно испытывать к крокодилу? Держаться подальше. Путин цельный крокодил, он цельное существо. И здесь нет никаких особенных иллюзий.  — Крокодилы, мне кажется, тупые. — Нет, они живучие, во-первых. Крокодил всех переживет. Во-вторых, он лежит, притворившись корягой.  — А разве Путин… — Крокодил до 1999 года лежал, притворившись корягой. И ты не подозреваешь о его существовании. Потом, когда ты начинаешь подозревать о его существовании, уже поздно. Уже он выбросился, вцепился тебе в горло, он тебя уже ест, когда ты начинаешь подозревать о его существовании. Но к крокодилу особенных претензий нет: он продукт эволюции, он такой, какой есть, и странно его перевоспитывать. И он, главное, ничего, кроме коряги, из себя в жизни не изображает. А Медведев изображает из себя нечто человекообразное. И судя по тому, что десятки приличных людей и моих друзей, включая редактора «Новой газеты», ходили вокруг него на цыпочках, сдували пыль и говорили: «Тихо-тихо, подождите, сейчас он вот как встанет, как окажется, что он человек, вот увидите…» — А ты не верил в это? — Ни одной секунды. — Почему? — Не знаю, интуиция. Он пустое место. Сразу было понятно, что пустое место.  — Хорошо, третьего назови. Путин, Медведев… — Там среди общего фона есть, конечно, персонажи особой вонючести. Рогозин, Сергей Иванов. Это такие патентованные уже… Это как у Бабеля сказано: «Слывший промеж биндюжников грубияном». Чтобы слыть мерзавцем среди них, надо быть уже Рогозиным. Ну вот, диапазон Фрадков, Зубков — это биомасса, кагэбэшная биомасса, она более-менее видна и понятна. — А Сурков? — Сурков — персонаж чуть более… — У тебя прямо на лице какое-то отвращение, если честно. — Ну а что ты хотела? Ты меня про кого спрашиваешь? Про Папу Римского? Про Суркова? Ну, вот такое лицо, которое есть. Я не буду даже отвечать на этот вопрос. Ведь в чем наша типовая интеллигентская ошибка? Мы считаем, что если человек откликается на цитаты из Булгакова или Священного Писания, Чехова, Пушкина, то он как бы интеллигентный. Это у нас с советских времен. Предполагается, что этот человек нашей этики. Я попробовал парочку его текстов просто на зубок. Там труха внутри, там ничего нет. Там пустое место. Но, конечно, это игра в доброго следователя и злого следователя. Это подвалы гестапо, есть Сергей Иванов… и есть автор текстов, интеллектуал с псевдонимом Дубовицкий. Понты. Третья производная Пелевина и Сорокина. Человек, который хочет спрятаться за псевдонимом, не берет псевдонимом фамилию жены и не делает утечку в журнал «Русский пионер». Кандидат-депутат Шендерович Цепной пес хранит верность только конуре.  В. Шендерович — Ты ходил в депутаты в 2005 году. Значит, все-таки власть тебе не чужда? — Нет, неточный вывод. Это был округ, в который собирался идти Ходорковский. Мосгорсуд за одну неделю срочно привел приговор в исполнение, чтобы не пустить Ходорковского на эти выборы. И я ждал (а это знаковый округ, Университетский, где всегда побеждали демократы), что кто-нибудь из политиков пойдет. Уже шагреневая кожа сжалась до не могу. Кто будет 450-м депутатом — я, Говорухин или цирковая собачка, значения не имело никакого. Я не шел в политику, потому что политики не было. Это был эрзац. Это был абсолютно публицистический поход, я шел как журналист. Я шел для того, чтобы использовать эту возможность и написать о ней. Ну как Пастер прививал себе чуму. Я так же шел в депутаты. Конечно, если бы я знал, что мне придется испытать (к вопросу о смелости), я бы, наверное, не пошел. Это мерзость — вторжение в личную жизнь, угрозы, угрозы семье и т.д. — А поучаствовать, например, в президентских выборах ты мог бы? — Нет, моя профессия называется «журналист». — Опять-таки ради эксперимента? — В 2005 году я пошел в депутаты для того, чтобы иметь возможность попробовать это, заявиться, встречаться с людьми, рассказывать что-то, как-то встряхнуть это болото, потому что ни Хакамада, ни Немцов никто не пошел. Я ждал, что кто-то из политиков пойдет, потому что их дело, их работа. Мое дело — об этом писать. — Ты про все пишешь книжки? Про каждый этап своей жизни ты пишешь книжки? — Совершенно верно.  — И зарабатываешь на этом деньги. — Да, именно. Это моя работа. Совершенно верно. У Иртеньева есть стихотворение, посвященное жене: «Я сегодня Алке зажигалку за 15 тысяч подарил…» А кончается так: «На свои купил, на трудовые, те, что получил за этот стих. Бабки, прямо скажем, — ломовые. Алка, прямо скажем, стоит их». — Почему ты не пошел в Координационный совет? — Потому что выборы в Координационный совет — это уже политика, и вот там нужны люди, которые готовы работать. Это отдельная профессия. Координационный совет — это уже реальная политика. В отличие от Государственной думы. Я готов к встрече с ОМОНом Вот вам моя рука — вы ее выкрутили.  В. Шендерович — Какие, на твой взгляд, главные ошибки протеста за этот год? — Главная ошибка протеста — неготовность бросить все и упереться рогом. Мы очень капризные. Мы очень склонны к выяснению отношений, к раздроблению. Инфантильный протест по большей части. И выходит меньше людей по нескольким причинам. Одна причина прямая — это ужесточение реакции власти, и не все люди готовы на встречу с ОМОНом. Это к разговору о Шаламове. Если ты скажешь, что ты хочешь свободы, тебе отпилят ногу ржавой ножовкой. Подумай. А потом говорят: «А что же ты не вышел за свободу? Что же ты такой трус?» Ну конечно, можно и так поставить вопрос. — А ты готов к встрече с ОМОНом? — Я с ним встречался. — Тебя били? — Да, разумеется. Меня давили, меня били, меня задерживали с 2006 года. Вторая причина, что митинги — это работа, на которую надо выходить. У многих другие представления о своем досуге в свой выходной. Если ты хочешь считаться гражданином, а не населением, то надо работать. И в этом смысле каприз — ах они меня разочаровали, ах Собчак, ах Навальный, они все переругались, фу-фу, дайте нам хорошего политика. Дайте нам, дайте нам… Я про это написал несколько текстов, лежа на диване. — Ты как кокетка сейчас. — Да, я изображаю: ах мне не нравится, нет, я не пойду, какая гадость, ах Навальный, нет-нет… — А кого из лидеров оппозиции ты видишь потенциальным президентом? — Навальный — это политик-профессионал. Ясно, что у него есть свои убеждения. Он не устает, не останавливается, не дает слабины, не делает это в отпуске. — Его не выпускают в отпуск, он под подпиской. — Тем не менее вызывает уважение его умение не падать от первого удара и не говорить — ах вы так, тогда я обижусь и уйду.  — То есть ты бы за него проголосовал на выборах президента? — Это две разные истории. Координационный совет не занимается выборами президента Российской Федерации. Он занимается тем, что пытается вернуть нормальные правила игры — мы голосуем, мы сами будем избирать президента и парламент, а не они друг друга по очереди будут назначать — Путин Медведева, Медведев Путина, Путин Рогозина, Рогозин Иванова. Мы легко отдали наши свободы, за пачку сигарет. Потому что темные, потому что даже Франклина не читали, который говорил, что когда человек отдает свободу за безопасность, он не получает ни того, ни другого. Отдали. Теперь это надо возвращать. Они не отдадут. Потому что Путин понимает, что как только руки от рычагов власти отлепит, с рычагов власти начнут снимать отпечатки пальцев, немедленно. Немедленно тот же самый Чайка и Бастрыкин. — Что Бастрыкин и Чайка такие честные? — Нет, при чем тут честные? Честных ты там вообще не ищи. Просто дарвинизм — лев сдох, лев среди саванны лежит, что ж гиенам-то ровесничкам не подойти теперь? И он эти нравы знает, он сам такой, и он сам разодрал не одну тушу по дороге в цари Горы, в цари саванны, поэтому у него нет никаких иллюзий, что как только он даст слабину, его свои съедят, а не Пархоменко его съест с Пионтковским. Любовь натертого градусника Ветер перемен не должен свистеть в ушах.  В. Шендерович — Какой ты Путину дашь совет? — А я ему уже давал совет в январе 2001 года — поостеречься абсолютной власти. Я произнес небольшую гуманитарную речь. Невиданные рейтинги, поддержка, наконец-то народ и партия едины после ельцинских плохих времен. А был рейтинг за 70. Я сказал, что это очень опасный рейтинг, что не в интересах человека и политика иметь такой рейтинг, потому что это рейтинг авторитарный, что таких рейтингов не бывает в демократических странах, что такие рейтинги плохо кончаются. — Но его народ тогда любил, надеялся. — Это неважно. Это мы не можем узнать, потому что это как натертый градусник. Мы не можем узнать, температура была 36,6 или 37,2. — Ты считаешь, что уже тогда был натертый градусник? — Конечно. Здрасьте, полгода телевизор орал о спасении нации, о том, что Россия встает с колен, победа в войне, появился новый, молодой, энергичный, в шапочке на подводной лодке, еще не утонувшей. Рядом Жванецкий, Спиваков, Татьяна Толстая. Все поддерживали. Интеллигенция вся. И я ему говорил, что у Чаушеску за неделю до расстрела рейтинг был стопроцентный. Но их потом расстреляли вместе с женой и рейтингом, без суда. — Что он тебе сказал на это? — Ничего не сказал, махнул хвостиком, как рыбка. — А что глаза его говорили? — Нехорошие были глаза. Неприятные я слова говорил. Я его предупреждал, моя совесть чиста, я его персонально предупреждал. Это о том, кто успеет первым — ишак, эмир или Ходжа Насреддин. Он может, как Мугабе, прожить до 88 лет, и вымрем все мы, а он останется. Он не может уйти, он не может читать лекции, как Клинтон. История дает возможность констатировать только закономерности. Закономерности очевидны. Он нелегитимный лидер, значит, он закончит как нелегитимный лидер, то есть либо умрет в постели, либо кончит плохо. Ничего третьего для нелегитимных лидеров история не приготовила. Милошевич, Пиночет… Другая власть будет не когда Путин упадет с дельтаплана или марсиане его заберут. Другая жизнь будет, когда мы, такие большие россияне, добьемся изменений правил жизни. Из этой кастрюли, как сказал Владимир Мирзоев, уже поползло через край и подгорает. Уже ясно, что что-то там должно изменится. В 80-е изменилось не потому, что умер Черненко. Изменилось потому, что Советский Союз проиграл холодную войну, а Рейган выиграл. Ракеты еще делали, но хлеба уже не было, хлеб уже закупали у потенциального противника. Поэтому Горбачев был неизбежен. У нас такого нет. Еда есть. И нефть. Это означает, что сейчас что-то может измениться только через голову. Но когда будет падение цен, тогда уже на улицу выйдет не Болотная площадь, не обитатели кафе «Жан-Жак», а тот же самый Уралвагонзавод, те же самые шахтеры. И тогда уже появятся такие популисты, что Навального будете искать и мечтать, где он, этот Навальный, с которым можно разговаривать, который адвокат. Потому что появится ухудшенный вариант Жириновского. Настоящий. Только не провокатор Жириновский, а настоящий буйный появится. Как у Высоцкого: «Настоящих буйных мало — вот и нету вожаков». И тогда выбор очень небольшой, условно говоря, между Удальцовым и Тором. — А ты кого предпочтешь? — Ты мне предлагаешь выбор между сифилисом и триппером? Аверинцев говорил: «Не надо выбор делать, который дьявол предлагает». Это дьявольский выбор. Не надо этого выбора делать. — А если случится? — Если случится, мне не жить по-всякому здесь. Мне не жить ни при Удальцове, ни при…  — Уедешь? — Если успею убежать живым от Тора? Да, постараюсь сбежать.  — А от Удальцова? — От Удальцова — да, тоже. — Куда сбежишь? На историческую родину? — Нет, смотри, ответ на вопрос, собираешься ли уехать, замечательный (не мой, к сожалению): при малейшей возможности — нет. Дальше опять приходим к шаламовскому. По сути, ты меня спросила, хочу ли я жить. Ответ — да, хочу.  — Значит, смоешься? — Мерзавец, да, да, постараюсь. Вопрос в том, что я хочу жить. — А родину защищать от триппера и сифилиса… — А вот для этого я и сижу с тобой и защищаю родину от сифилиса, вот этим сейчас и занят. Ты принесла мне анализы.  — Я не думала, что я медсестра. — А ты медсестра. Ты мне принесла некоторые цифры, я их комментирую. Когда все рушится, то востребованы простые рецепты. Нужен человек, который скажет: «Я знаю, как надо. Я вас приведу к счастью завтра. Завтра все будет хорошо. Я знаю, кто виноват, я знаю, что делать». Дальше рецепты понятны. Кого вешали в Пугачевский бунт? Инородцев и математиков очкастых. Тут все понятно. Если видеть с расстояния — у нас сейчас какая власть? Либеральная. Путин кто? Демократ. Тень Собчака, Конституция. С точки зрения Удальцова — либералы у власти, с точки зрения фашистов, у власти — либералы. От имени либералов — это ворье негодяйское продолжает дискредитировать либерально-демократическую идею. С декабря по май был отличный шанс плавно повернуть главный механизм, а власть при первой возможности гайки завинтила. Единственное, что они могут и понимают, — дискредитация, спецоперация. По специальности работает человек. Путин это умеет.  — А ты что умеешь? — А мое дело — рефлексия. Я лягушка, которой капают на лапку кислотой, она лапку отдергивает и кричит: ой-ой-ой. Вот и вся моя работа. — Лапки сильно обожжены? — Достаточно обожжены лапки. Здесь моя работа, которой я приношу, думаю, больше пользы, чем если бы я сидел в Координационном совете и пытался примирять Собчак с Пионтковским. — А ты не готов менять профессию? — Я не готов на это… Я не готов и электриком работать, и мелиоратором. Есть много профессий, которыми я не владею и не хочу ими заниматься. Закончу моей любимой байкой. Жил в московском дворе вор-форточник, сухонький немолодой человек, лучший в Москве вор-форточник. Вор в законе. В форточки пролезал, квартирные кражи делал. Отсидел, вернулся. Через какое-то время снова исчез, а когда вернулся через пять лет, на вопрос «Где был?» — ответил: «Да вот, решил угнать машину и попался». Всю эту историю я рассказываю ради вывода, которым завершил форточник свой рассказ: «Куда поперся? Есть профессия — работай по ней». Елена Масюк